Или ее приняли под крыло Радзивиллы? Но тогда бы увезли бы в свои имения в Литву, подальше от глаз короля и его свиты! Их демонстративное явление на балу непременно преследовало особую цель, но какую?
Пока Генрих раскланивался со своей невестой, она – в самом деле хороша… но лет тридцать назад, я отступил в задние ряды. Обшарил глазами, кого можно привлечь для деликатной миссии. За полтора года пребывания при дворе так и не нашлось никого из французов, достойного безраздельного доверия. Все мои навыки по вербовке агентуры в нужном окружении разбились, как прибой о скалу.
– Ежи!
Польский медикус спрятался за спинами лакеев, слишком жалкий для королевского бала. Его возвышение и пребывание в Кракове произошло лишь благодаря мне. Конечно, нельзя быть уверенным, к кому он более лоялен – к новому хозяину или соотечественникам, но иной кандидатуры я не видел. Надо бы срочно перелицевать на его рост что-то из моего гардероба или даже выпросить у низкого де Келюса…
– Да, сеньор?
– Есть тайное поручение. Видишь вдову Чарторыйскую в черном?
– О, пани Чарторыйскую знают все…
– Потом мне расскажешь, что «все» о ней знают. Срочно добудь мне перо и чернила, передашь ей записку.
Он замялся в нерешительности, вызвав во мне крайнее раздражение.
– За ней следят… И родня убитого мужа, здесь у них дворец в Кракове, и Радзивиллы.
– Потому и взываю к тебе! – я едва удержался, чтоб не обозвать его олухом, поляки – народ вспыльчивый, заносчивый и злопамятный, не стоило усугублять, будучи зависимым от его действий в ближайшие полчаса. – Ты же – врач! У врачей совсем другие резоны.
– Верно говорите, сеньор. Я осматривал тело ее бедного супруга. И именно я ей сказал, что он убит пулей, а не шпагой…
И в чем разница? Ну, застрелен в бою. Да хоть пирогом подавился! Я совершенно не чувствовал, что прожил в двух мирах уже более полувека, во мне все бурлило, как у двадцатичетырехлетнего, собственно, де Бюсси был именно этого возраста, оттого проистекала моя гормональная горячность и несдержанность, а в поступках сквозило куда больше молодого безрассудства, нежели мудрости.
– Значит, у тебя есть минимум одна тема для разговора. Помни, никто не должен увидеть передачу письма! Не дворянин имеет право целовать руку ясновельможной пани?
– Не принято… Но и ничего предосудительного.
– Ну так целуй! И незаметно сунь ей бумагу в рукав.
Пока я увещевал эскулапа, без страха разбирающего и собирающего тела живых людей, но трепещущего от несложного задания вне врачебных дел, в зале произошли кое-какие перемены. Как только я возвратился к королю, Шико вывалил на меня новость:
– Луи! У нас беда. Генрих, похоже, решил уклониться от женитьбы на Ягеллонке.
– Он же не должен был делать ей предложения на балу!
– Но от него ожидали, по крайней мере, какого-то знака, намеков, разговоров о грядущих переменах, желании наследника фамилии польской крови, он же, выдержав ровно столько, чтоб не казаться неучтивым, бросился знакомиться с кавалькадой юношей из приднепровских земель, что клюнули на обещание учить их в Париже. Клянусь всеми святыми, кто-то непременно возьмется злословить, что Генрих предпочитает мальчиков девочкам.
Похоже, Шико был прав. Я перехватил гневный взор великого коронного маршалка Яна Фирлея, убежденного кальвиниста, у которого мы останавливались в Балицах ненадолго по пути в Краков. Маршалок закатил пир в честь августейшего гостя, затем приставал к пребывавшему в застольном благодушии Генриху с вопросами о веротерпимости, тот икал, кивал и соглашался. Сейчас пожилой воин понял цену монарших обещаний и, очевидно, сделал простой вывод: если клятву жениться на предложенной польской невесте Анжу нарушил столь легко, что же будет, если дело дойдет до серьезных политических обязательств? Недовольство пана Фирлея лучше не игнорировать, маршалок в Речи Посполитой примерно равен генералу во Франции, а великий коронный – это практически маршал.
Начались танцы, в зале по-прежнему было слишком тесно для такого скопления знати, слуг и музыкантов, воздух стал спертым от пламени тысяч свечей в сотнях канделябров, а окна не открыть из-за февральского мороза. Король задавал тон, демонстрируя утонченную грацию движений, поляки неуклюже пытались подражать, увы – без видимого успеха, многие танцевальные шаги они узрели впервые.
Наконец, наступил скандальный апофеоз. Генрих пригласил Эльжбету. Для этого он выбрал танец гальярда, известный уже лет сто. Партнеры прикасаются друг к другу лишь кончиками пальцев, но движения до того эротичны, до того вызывающи, до того откровенно намекают на продолжение прикосновений не только кончиками и не только пальцев, что, кажется, между мужчиной и женщиной проскакивают искры.