Софья ни разу в жизни не была в таком раздрае. И это просто бесило, выводило из себя. Лишало уверенности в себе и пугало — вся эта противоречивость собственных желаний. В некоторые моменты ей остро хотелось, чтобы он наплевал на все: на их уговор (нелепый — теперь она не могла уже это отрицать), на ее сопротивление — и… И — что? Взял бы ее прямо в машине? Она сама не знала, чего хочет. А иногда голова прояснялась, и она страстно желала отделаться от него. Ну, или, если быть честной — отодвинуть его от себя. Но чтобы он был рядом — только на безопасном расстоянии. Хотелось быть холодной стервой, дразнить, соблазнять и не даваться в руки. Мучить хотелось его. А он мучился, это видно. Он хорошо умел скрывать собственное раздражение, но оно прорывалось. И жидким медом текло на ее израненное эго.
Вот и сегодня. Она оделась провокационно — специально, чтобы достать его. Но в беседе предпочла держать дистанцию. И поэтому, когда изучала меню под внимательным взглядом Сержа, который он и не думал скрывать, продекламировала, не поднимая взгляда от листов:
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный.
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
Цитата вышла на русском — потому что Софья не читала своего великого соотечественника в переводе. Бетанкур наморщил лоб.
— Объясни мне, Софи… Как пирог может быть… нетленным? Он же не живой в принципе.
— Это аллегория, Серж. Нельзя воспринимать поэзию буквально.
— Ну, если только так, — хмыкнул Серж. — А кто автор нетленного пирога?
Софья демонстративно прижала руки к груди. Да, она знала, что он туда посмотрит. Смотри, смотри. Смотри и мучайся!
— Я не верю, что ты не узнал цитату!
— А должен был?
— Это же Пушкин! Ты, что, не читал Пушкина?! Это из «Евгения Онегина».
Серж пожал плечами.
— Так, все, Бетанкур! Полный разрыв дипломатических отношений! Знать тебя не знаю и знать не хочу! Я не могу лечь в постель с человеком, который не читал «Евгения Онегина».
Серж сначала просто смотрел на нее. А потом губы его дрогнули, он явно пытался сдержать улыбку. Ничего не вышло, и он громко расхохотался.
— Софи, час от часу не легче! Какой еще «Евгений Онегин»? Так, стоп. В договоре никакого «Онегина» не было!
— Ну… — она задумчиво крутит в руках вилку. Даже не знает, к чему она это ляпнула.
— А, впрочем… — Серж перестает даже улыбаться. — Если это повлияет на сроки… Это большое произведение?
— Роман в стихах.
— Ничего, думаю, за неделю осилю, — самонадеянно заявляет Серж. — Так что через неделю я буду готов, Софи… к переводу дипломатических отношений… в иную плоскость.
Софье хочется стонать. Она сама виновата. Она сама направила разговор в эту сторону, и Серж ее переигрывает!
— Не думай, что все так просто, — она поводит плечами, с удовольствием замечая, как меняется его взгляд. — Я устрою тебе экзамен по прочитанному. И имей в виду — у меня сестра по «Евгению Онегину» большой специалист.
— Это как?
— Любаша у нас в литературном училась. Так что считай и меня экспертом заодно в этом вопросе. Хочешь поговорить о поэзии?
Он какое-то время смотрит молча на нее. А потом кивает, принимая ее предложение сменить скользкую тему.
— Давай о поэзии. Почему бы и нет. Только сначала заказ сделай. Правда, я не уверен, что в меню есть этот… пирог нетленный.
А разговор пошел о семье.
— Значит, одна из твоих сестер… как это называется… литературовед?
— Да.
— А другая?
— Юрист.
— А их мужья?
Интересно, что стоит за этим допросом? Но Соня решает ответить — никаких страшных тайн в ее семье нет.
— У одной сестры муж — врач, детский хирург. У другой — программист. Только не спрашивай меня про его специализацию — я в этом совершенно не разбираюсь, что-то, связанное с поисковыми системами. В общем, самые обыкновенные обыватели мы все.
— Вполне достойные и уважаемые профессии, — не соглашается Серж. — А родители? Чем занимаются твои родители?
— Мама — писатель. Она пишет детские книги.
— Известные?
— Вряд ли ты найдешь ее книги во Франции, — смеется Соня. — По-моему, на французский последние мамины книги не переводили. А вот у папы пару лет назад как раз в Париже была выставка.
— Выставка? Он… художник?
— Фотограф. Сейчас покажу, — Соня достает из сумочки телефон, пальцы скользят по экрану. — Смотри. Там несколько его работ, моих любимых. Полистай.
Серж берет в руки ее телефон. И ловит себя на мысли, что он бы с удовольствием поковырялся в этом аппарате — в отсутствии Софи. И плевать на тайну личной жизни — ему очень интересно, что за имена есть в ее списке контактов, какими она обменивается сообщениями, и что за фотографии, кроме тех, что ему демонстрируют, есть в ее альбоме. Но вместо этого послушно листает фотографии, сделанные отцом Софи. Неплохо. Очень даже. Нет, отлично даже. О, а это что такое?!
— Это работа твоего отца?!
— Да там все его, в этом альбоме. Какая? Покажи. А, это, да, его, очень мне нравится. Тебе тоже нравится?
Нравится ли ему? Хороший вопрос. Отличный просто.
— Эта работа висит у меня в приемной.
— Как?!
— Так, — пожимает плечами. — Моник в прошлом году притащила с какой-то выставки. Купила там. Сказала, что влюбилась в эту работу, несмотря на ее приличную стоимость.
Соня растеряна — так много непонятного в его словах. Но первое, на что она обращает внимание:
— Кто такая Моник?
— Секретарь мой. Проявила инициативу и купила работу с автографом автора за казенный счет. Сказала, что ей эта фотография меня напоминает.
На фото, о котором они говорят — ирбис, он же снежный барс. Редкий, дикий зверь лежит, царственно сложив лапы. Смотрит в камеру спокойно и даже чуточку презрительно. И глаза зверя, странного цвета, непонятного какого-то, неуловимого — синего? серого? голубого? — гармонируют с цветом крыльев бабочки, которая бесстрашно устроилась на кончике уха гигантской кошки. А Софья ловит себя на мысли, что неведомая Моник права — эти глаза чем-то напоминают глаза мужчины напротив.