Это была прежняя сумасбродка из Новоселицы. Рибас обещал ей показать все и с тревогой спрашивал о сыне.
– Милый черноволосый мальчик, – отвечала она. – С ним нянчится моя тетушка. Здоров.
– Хватает ли вам средств для его воспитания?
– Вполне.
– Я как раз собирался написать вам, что положу на его имя деньги в Киевский банк. Где вы остановились?
– Я приехала на войну, – ответила она сурово. – На войне живут в шатре.
Действительно, она привела его к синему шатру, поставленному на форштадте. С ней были слуги, повар.
– Что все это значит? – спросил генерал.
– Это значит, что я отныне в походе с армией. Полк из Новоселицы ушел. Мне стало скучно. И вот я здесь.
– Боюсь, что наши офицеры теперь совершенно забудут о войне, – сказал он.
– Каждое утро я буду напоминать им о ней, – обещала она.
Их роман развивался стремительно и не имел сюжета. На палубе бригантины, направлявшейся в Кинбурн, Катрин взяла Рибаса под руку и увлекла в каюту, где упала в его объятья, а в постели принялась упрашивать:
– Отдайте команду матросам! Велите держать путь к турецким берегам!.. Станемте корсарами!
– Но это всего-навсего разбой, – увещевал Рибас.
– Что угодно, только не Новоселица.
Сумасбродствам ее не было границ. С Головатым она ездила на Березань и подполковник говорил потом Рибасу:
– Это бес в юбке. Хотела, чтобы я обрил ее, как казака!
Войнович брал ее на учебные стрельбы. Офицеры вечерами собирались у ее шатра. Игру в шары она предложила играть ядрами. Заставляла читать псалмы, и если кто-нибудь спотыкался при чтении, то покупал у маркитантов серебряные крестики, которыми она награждала своих почитателей. Рибасу она предложила:
– Пошлите меня в ставку Потемкина курьером.
– У меня нет новостей, которые были бы достойны такого курьера, – ответил генерал.
– Изобретите их!
– Моя фантазия меркнет перед вашей.
– Ловлю вас на слове.
Одному офицеру она шепнула, чтобы приходил к ней в пять утра. Счастливчик не замедлил явиться и был точен, но увидел еще троих счастливых соискателей, но все вместе они не увидели ни Катрин, ни ее шатра. Проказница укатила из Очакова в неизвестном направлении.
«Неужели она отправилась в ставку князя? – думал Рибас. – Но с какой вестью? Слава богу, что у нее есть тетушка, которая смотрит за сыном». И он тут же написал ей.
Кто, кроме Катрин, удивил генерала, так это вчерашний тамбовский генерал-губернатор Иван Гудович.
Рибас неожиданно для себя стал его частым гостем. Произошло это после того, как он увидел Ивана Васильевича, сидящего на одеялах в тени дома, играющего на скрипке. Странная это была картина. Полки на пригорке только что отужинали. Солнце валилось на Запад в степи. Жара ушла. Гудович, обливаясь потом, пил квас, ругал солдата за плохо натопленную вчера печь и играл Альбиони.
– Эту скрипку я купил еще в Кенигсберге, – сказал он на хорошем немецком. – Я там учился со своим дуралеем.
– С кем?
– С братом Андреем. Разве вы не знаете, что он был любимцем убитого императора Петра III? Тот, когда отрекался от трона, так и сказал: «Хочу, чтобы мне оставили Воронцову, собак и Гудовича».
Адъютант Петр был тотчас послан за «Розсолисом» – итальянской водкой с анисом, гвоздикой, мускатным цветом и померанцем. Гудович выпил, покачал головой:
–. Это «Розсолис ди популо»?
– Что вы имеете в виду? – рассмеялся Рибас. – Разбавленный?
– Поддельный, – серьезно отвечал Гудович. – Есть пять способов делать в России ваш розсолис и гораздо дешевле, чем в Италии. Например, с амброй и белком яйца.
Это сообщение привело Рибаса в восторг, и под южным июльским небом на одеялах, привалившись головой к седлу, он много узнал о Гудовиче. Брат его Андрей со дня переворота 1762 года безвыездно жил в деревне. Самого Ивана Васильевича Екатерина подвергла трехнедельному аресту и отправила в Астрахань полковником.
– А через два года в Польше я сажал на престол Понятовского, – вспоминал Гудович. – Мне тогда было чуть больше двадцати. Потом и Хотин, и Кагул. Генерал-майором меня пожаловали в двадцать девять лет. Я тогда со своими донцами нечаянно Бухарест взял.
Рибас задал неосторожный вопрос:
– Императора Петра III убили с негласного одобрения Екатерины?
Гудович, подумав, ответил по-своему:
– Андрей большие надежды в науках подавал, а судьба выпала подавать императору пиво с утра. Если бы не Екатерина Алексеевна – белая горячка и России, и императору, и брату моему была бы финалом.
Иван Васильевич знал латынь, немецкий, итальянский, со знанием дела говорил об охоте, а в свое время формировал первые легкоконные полки.