Но теперь он слушал ее рассеянно, раздумывая о том, что некоторые повеления Павла направлены против французов, а Алехо Орлова он заставил идти за гробом Петра III, верно, потому, что наивно хотел пресечь слухи, что Петр III не его отец: уж если Орлов идет за гробом – значит, отец: уж Орлов-то знает! Запрет шуб, дорогих мундиров, карет был на руку офицерам, которые жили в долг, лишь бы иметь роскошную экипировку и выезд. Адмирал выжидал, хотел спросить жену о Платоне Зубове, но вдруг услыхал имя Бобринского и переспросил:
– Что? Алексей в Петербурге?
– Павел сразу его призвал! Ведь если разобраться, Алеша ему – брат по матери. Я думаю, Павел в этом уверен. Иначе, зачем он вызвал Алешу с сыном из Ревеля? Да-да, у Алексея растет сын, и Павел возвел их в графское достоинство, дал земли. Назначил Алексея шефом конногвардейского эскадрона и подарил дом неподалеку от нас, рядом с Воспитательным.
Перед глазами адмирала мелькнул восьмилетний Алеша в Лейпциге, тринадцатилетний кадет в голубом кафтанчике, двадцатилетний поручик-выпускник, уезжающий в путешествие и прощающийся со своим воспитателем подполковником де Рибасом навсегда…
– Теперь Павел разрешил ему приходить во дворец к обеду в любой день, – продолжала Настя. – Но тебя, верно, в первую очередь интересуют Зубовы, – спохватилась она.
– Ты поразительно догадлива.
Он узнал, что Платон в день смерти Екатерины едва не лишился рассудка. Но, скорее, это была крайняя степень растерянности, когда вчерашнему всевластному барину никто в Зимнем не подал стакана воды. Платок распространял слух, что это он, а не граф Безбородко передал Павлу секретные бумаги Екатерины об отрешении сына от престола и заключении его в замке Лоде. Престол предназначался сыну Павла – Александру. Но он, по поручению отца, лишь просмотрел бумаги самого Зубова и не нашел в них ничего предосудительного. Платон так оплакивал императрицу-покровительницу, что Павел смягчился, оставил его при всех должностях и вернул трость – отличительный знак генерал-адъютанта при дворе.
Однако, Платону надо было где-то жить. Он поселился у сестры Ольги. Его секретаря Грибовского за жульничество Павел посадил в крепость. Другого секретаря, Андрея Альтестия, который взял участок в Одессе, но, прослышав о смерти Екатерины, прикатил в Петербург, Павел выслал в Киев, где тот был заключен в тюрьму за то, что в одной из своих усадеб поселил для работ служилых солдат.
Ко дню рождения Зубова 15 ноября Павел купил Платону дом за сто тысяч, отделал, как дворец, подарил серебряную и золотую посуду. Неутешный и растроганный бывший фаворит даже упал, когда встречал у себя Павла с женой Марией Федоровной к вечернему чаю. Павел пил шампанское, бил бокалы, а жене приказывал: «Наливай! У Платона теперь хозяйки нет!»
Дочери приехали из Смольного обнять отца. Старшей, Софье, на следующий год предстоял выпускной бал, будущее ее было неясным, но мать уже устраивала для Софьи салон, выписывала мебель Дагера.
Адмирал уведомил двор и Адмиралтейство о своем приезде и рассчитывал отдохнуть неделю-другую, осмотреться. Платона Зубова он в Петербурге не застал – бывший фаворит был отпущен за границу на два года. Рибясов расчет на отдых не оправдался: на следующий же день его вызвали в Зимний. Настя всполошилась, вызвала Виктора Сулина на совет, испуганно смотрела на мужа, а между тем говорила:
– Ты двадцать лет в службе! Тебе полагается новый чин и орден. А я провожаю тебя, как на плаху.
«Не ехать и послать прошение об отставке? – думал адмирал. – В расцвете карьеры? Глупо. Но и быть зависимым от прихоти Павла несносно. Как сохранить достоинство и быть свободным от наветов?»
Он раскрыл секретер и из потайного ящичка достал давно туда положенный и забытый розовый конверт. «Итак, настало время документу, который находится у меня вот уже четырнадцать лет – документу Скрепи, – решил он. – Пришла пора вручить его Павлу-императору. Конечно, бумаги Скрепи теперь уже не имеют прежней цены, но Павел должен понять, каково было тогдашнему полковнику Рибасу не исполнить поручение Екатерины и не передать ей документ, порочащий его, Павла». Скрепи в своем документе пересказывал письмо, в котором говорилось, что Павел ни в грош не ставит мать-императрицу и ее присных. Леопольд писал брату Иосифу, что Павел готов на крайние меры, лишь бы занять престол и высечь ненавистного Потемкина. Да, покажи Рибас этот документ в те годы Екатерине… отрешение Павла от трона из тайного могло стать явным.