Немного спустя прибыл английский консул сэр Дик, и Рибас убедился, что вовсе не его он вызвал сегодня в консульстве на дуэль. Сэр Дик был узколиц, не умел носить фрак, расспрашивал Рибаса об английском посланнике в Неаполе, которого подпоручик в глаза не видел, но несмотря на это, сэр Дик продолжал расспросы о том, как поживает его коллега, в каких он отношениях с таможней и не было ли у него неприятностей, ибо итальянцы народ вспыльчивый. Жена сэра Дика Джен предстала перед собравшимися в платье а ля фрак, протянула руку Рибасу, неестественно ее вывернув, и подпоручик впервые в жизни целовал даме оттопыренный мизинец.
В светском обществе Джузеппе чувствовал себя, как рыба в воде, а в этом, приятном и простом, некоторое время был центром внимания, когда рассказывал о землетрясении на Сицилии, и Прокопий Акинфович, заизвинявшись, спросил: «Почему, простите мое невежество, неаполитанский цезарь, ах, я стыжусь не знать, почему он носит такой необычный великолепный титул Короля Обеих Сицилии?» И Рибас поведал о Сицилийской вечерне, об анжуйских и арагонских династиях, о том, что цезари Сицилии называли Южную Италию «второй Сицилией», а неаполитанские цезари по традиции называют себя королями обеих Сицилии. Прокопий Акинфович был восхищен такой широтой взглядов и представлений, но Петруччо Кирьяков мрачно изрек:
– Это не титул выходит, а одно недоразумение.
Джузеппе вспыхнул и сказал, что это недоразумение можно выяснить в любое время и – в любом месте. Петруччо пожал плечами, но тут явился князь из рода Долгоруковых – Юрий Владимирович и громогласно объявил, что в Италии водятся сибирские голубые песцы, которых он неудачно преследовал сегодня на охоте. Жена консула Джен сказала, что об этом же ей говорил какой-то германский барон.
– Мюнгаузен! – воскликнул князь. – Я с ним встречался. Он мне рассказывал, как стрелял в оленя косточкой вишни, а потом во лбу оленя выросло вишневое дерево. Эка невидаль. У меня как-то в Новгороде был медведь, я для куража обрядил его в солдатский мундир. А медведь взбесился и убежал от меня в лес.
– Что же здесь необычного? – спросила жена консула.
– Да я потом года через два встретил этого медведя. А он уж был не в солдатском, а в офицерском мундире.
До появления негоцианта Рибас удивился двум вещам. Во-первых, скромнейший, старающийся занимать как можно меньше места, невидный человечек Прокопий Акинфович, по словам Витторио, одолжил русской императрице Екатерине II четыре миллиона на войну с турками. «Тут собрались странные Крезы!»… Во-вторых, князь Долгоруков заявил, что война против Порты без личного его участия не имела бы никакого смысла и что главнокомандующий не принял бы свой пост, если бы он, Юрий Владимирович, не дал согласия прибыть в Италию.
Негоциант и Джика явились к гостям без париков, в блеклых голубых куртках, широких штанах с пуговицами у колен. Алехо был весел. Объявил, что в платье итальянского пейзана его никто не должен узнавать, как неаполитанского короля Фердинанда, и, постукивая грубыми сабо, подошел к жене Уго Диаца Сибилле, взял ее под руку и повел к столу, накрытому в соседнем зале. Антонио Джика пожал руку Рибасу и сказал, что они непременно переговорят обо всем позже.
«Изюминкой» стола был многопудовый кабан, зажаренный целиком. Рибаса поразило отсутствие слуг – в Неаполе такое немыслимо. Гости ухаживали друг за другом, и это подпоручику нравилось. Граф Андрей Разумовский блеснул образованностью, вспомнив, что в Таврии был свой Неаполь, построенный скифским царем Скипуром во времена Митридата, а Рибас в ответ прочитал несколько строк из итальянских поэм о русском цезаре Петре Великом, которые стали модны и не сходили с уст поэтов Италии. Алехо восторженно обхаживал Сибиллу. Ее пышные волосы нависали над лбом гладким колышком, отчего острый профиль напоминал встревоженную птицу, но мужчины стремились ей угодить и Рибас заключил, что Сибилла – пассия Алехо.
Заиграла музыка, появились три женщины из «Тосканского лавра» и музыканты; стало понятно значение пейзанских костюмов Алехо и Антонио Джики – бешеный ритм тарантеллы призвал их к танцу с явившимися дамами. На светских вечерах в Неаполе тарантелла была запрещена как святотатство, но здесь, в атмосфере почти домашней, все казалось Рибасу естественным, и в конце концов гости повскакали из-за стола – фривольный танец кружил головы, а уж когда с хохотом вернулись к столу и усадили за него прибывших дам, Рибас поразился: сословные заковыки никого тут не беспокоили, и он пустился в незамысловатый флирт с молодой женщиной, которую отличил от других еще в «Тосканском лавре», но с ним соперничал Петруччо Кирьяков. Ее звали Сильвана, вдова, сестра хозяина таверны. За поздним вечером Витторио Сулин предложил Рибасу остаться на ночь в палаццо и намекнул, что женщины из таверны наняты до утра. Рибас учил Сильвану танцевать полонез, спросил, где ей отвели комнату, но женщина без смущения сказала, что знает, где остановился он.