З. Копелев писал, что «в первый день» после сделанного ему предложения рассказал «обо всём Солженицыну» только с одной целью, чтобы привлечь его к сотрудничеству[894]. И если при этом он, по свидетельству Александра Исаевича, не назвал ему «фамилию Иванова»[895], ещё менее вероятно, чтобы он назвал ему фамилию «Коваля».
Для того чтобы понять это, необходимо учесть, как стало известно сравнительно недавно, Георгий Абрамович Коваль был агентом Главного разведывательного управления и с 1940 по 1948 г. жил в США[896]. По этой причине под своей настоящей фамилией он был известен в «центре» буквально нескольким лицам, все остальные в ГРУ, знавшие о его существовании, в лучшем случае могли знать его только под агентурной кличкой «Дельмар»[897], а уж о предстоявшей операции, связанной с передачей разведданных об американской атомной бомбе, даже в ГРУ вообще должны были знать единицы.
Очевидно, что в таких условиях, получив предложение об участии в разоблачении предателя, Л.3. Копелев не только дал подписку о неразглашении, но и был предупреждён, что в случае её нарушения его будут судить не по 121 ст. УК РСФСР, предусматривавшей наказание за разглашение государственной тайны до трёх лет, а по ст.58-1, за измену Родине. Поэтому самое большее, что он мог сделать, да и то согласовав этот шаг с оперуполномоченным на шарашке, это изложить А.И. Солженицыну только суть дела (без всяких имен).
Это значит, что имя и фамилию советского разведчика (Георгий Коваль) А.И. Солженицын мог узнать только в том случае, если принимал участие в разоблачении предателя. А к участию в этом разоблачении должны были привлечь в первую очередь своих людей, т. е. тех, кто сотрудничал с органами государственной безопасности и кто в этом отношении пользовался полным доверием.
Из шарашки в лагерь
14 мая 1950 г. А.И. Солженицын писал жене: «Я живу по-прежнему, здоров, бодр, изменений в жизни пока никаких»[898], а 19-го его перевели в Бутырскую тюрьму и затем снова отправили в лагерь, причём на этот раз не в исправительно-трудовой, а в особый[899]. В Бутырской тюрьме он пробыл более месяца. В день отправки в лагерь, вспоминал он, «на Казанском вокзале услышали о начале корейской войны»[900], которая началась рано утром в воскресенье 25 июня 1950 г.[901]
Что же произошло?
Н.А. Решетовская, явно со слов мужа, писала, что в «шарашке» Александр Исаевич стал всё больше заниматься своими делами в ущерб государственным. Это было замечено, и его отправили в лагерь: «Монотонная работа, — утверждала она, — которую Саня должен был выполнять год за годом, — становилась постылой, забрасывалась. Он всё больше внимания уделял своим делам… А какому начальству нужен такой зэк? В результате… муж убыл на восток»[902]. Во-первых, выполняемая в «шарашке» работа была не «монотонной», а творческой, а во-вторых, можно подумать, что работа в лагере была интереснее и приятнее.
Сам А. Солженицын предложил три версии своего расставания с «шарашкой», что уже само по себе показательно.
Одна из них нашла отражение в «Архипелаге»: «Я вдруг потерял вкус держаться за эти блага. Я уже нащупывал новый смысл тюремной жизни… Дороже тамошнего сливочного масла и сахара мне стало — распрямиться», и я «казённую работу нагло перестал тянуть»[903]. Оказывается, в лагерях не нужно было «тянуть» «казенную работу» и можно было «распрямиться». Правда, это видел и понимал только А.И. Солженицын. Остальные заключённые, которым был доступен только старый «смысл тюремной жизни», называли лагеря «каторгой», а «шарашки» — «райскими островами». Непонятно лишь, зачем открывший «новый смысл тюремной жизни» Александр Исаевич написал свой «Архипелаг»?
По другой версии, которая нашла отражение в воспоминаниях Л.З. Копелева (см. также роман «В круге первом»), в 1950 г. А.И. Солженицыну было предложено перейти из акустической лаборатории в математическую группу, он отказался и за это вообще был удалён из шарашки[904]. Это объяснение тоже вызывает сомнения. Во-первых, вряд ли А.И. Солженицын, который был и математиком, и библиотекарем, и переводчиком, стал бы рисковать своим положением по такому поводу, а во-вторых, не следует забывать, что почти одновременно с ним из шарашки были удалены ещё несколько человек, в частности, Перец Герценберг и Дмитрий Панин[905].
895
Никифоров С.Н. Каким он был, таким он и остался // Наш современник. 2000. № 11. С. 218.
896
Латынина А.Н. «Истинное происшествие» и «расхожий советский сюжет» Два варианта “Круга”: взгляд из сегодня» // Новый мир. 2006. № 6. С. 168–176.