Мне приходилось повторно освидетельствовать больного М., директора колхоза в Новгородской области, в сердцах обругавшего советскую власть и осуждённого по ст. 58 в 1951 г. Комиссия во главе с проф. Е.С. Авербухом признала его невменяемым на момент совершения преступления. Другое дело, что к гипердиагностике шизофрении этот случай не имел никакого отношения: М. был поставлен диагноз паранойяльной психопатии.
От ответственности за антисоветскую агитацию и пропаганду в начале 1980-х гг. в психиатрической больнице № 3 г. Ленинграда были освобождены проходившие по одному делу граждане В. и С. Одному был поставлен диагноз «шизофрения», другому — «паранойяльная психопатия». Катамнез (послебольничное наблюдение) показал, что спасённые от тюрьмы своей политической деятельности не оставили и в то же время в поле зрения районного психиатра больше не попадали. Тем не менее, ближайшие коллеги В. по политической деятельности не раз замечали, что у него периодически возникает ощущение преследования, не имеющее реальных оснований, в том числе в 1990-х гг., когда он окончательно перестал интересовать компетентные органы. С этими состояниями В. справлялся самостоятельно или с помощью близких, обходясь без лекарств. С годами он изменился внешне, эти изменения хабитуса (стигмы) бросаются в глаза не только профессионалам. Тем не менее, он продолжает творческую деятельность, и признаков распада эмоционально-волевой сферы у него не наблюдается. Иными словами, если следовать систематике А.В. Снежневского — Р.А. Наджарова, имеет место приступообразное малопрогредиентное течение шизофренического процесса. Постфактум можно считать, что судебные эксперты приняли 30 лет назад гуманное решение, освободив В. от тюрьмы. Они спасли его от декомпенсации процесса, неизбежного в условиях зоны. Но попади он тогда в руки независимых психиатров, его ждали бы исправительные работы по полной программе, которые этому человеку со слабой физической конституцией, несомненно, сократили бы жизнь: «реабилитированный» по психическому статусу, он вышел бы из тюрьмы с кардиологической инвалидностью. Если бы вообще вышел.
В «чёрный список» психиатров-карателей А.П. Подрабинек включил, в частности, ныне покойного заведующего кафедрой Ленинградского Педиатрического института Федора Измайловича Случевского. Для упомянутого больного В. великим счастьем оказалось то обстоятельство, что его консультировал не Случевский — поскольку этот человек с военной косточкой, не вполне разделявший подход Снежневского (то есть рассматривавший шизофрению в более узких рамках), признал бы его, во-первых, психопатом, а во-вторых, вменяемым. Я много раз присутствовал на клинических разборах под председательством Случевского и не помню такого случая, чтобы он не признал психопата пригодным к военной службе. Случевский был убеждён, что армия любого психопата не декомпенсирует, а исправляет. Ровно обратный подход был у заведующего отделением пограничной психиатрии Института им. Бехтерева, «твёрдого снежневца» В.М. Воловика. На самом деле истина, как и во множестве других случаев, лежит посредине: есть разные психопатии как по «радикалу», так и по степени выраженности.
Ныне ставшие умеренными революционеры из НПА, признавая значение фигуры А.В. Снежневского, сохранили чёрно-белое мышление в характеристике теоретических споров в отечественной психиатрии. По этой причине «гуманистка» Екатерина Мень, ссылаясь на цитированную выше статью, обожествляет теоретического оппонента Снежневского — профессора Военно-медицинской академии А.С. Чистовича.
Если бы у госпожи Мень хватило усидчивости, чтобы преодолеть умственную лень и толком познакомиться с наследием автора, она прочитала бы не только приглянувшиеся ей «Психиатрические этюды» Чистовича, но и «Записки старого психиатра» (5). Из того большого и очень интересного текста, насыщенного клинической феноменологией, следует: а) Чистович вовсе не считал, что шизофрении не существует; б) те формы психозов, которые он относил к инфекционным, другие авторы, в том числе московские, в изрядном числе случаев отнесли бы к неопределённому понятию «органического поражения головного мозга». Иначе говоря, поставили бы под сомнение инфекционную природу, но не стали бы отрицать экзогению.
Действительно, в 1962 г. на Всесоюзном совещании по проблеме шизофрении имела место интереснейшая открытая всесоюзная дискуссия, на которой Снежневскому и его сотрудникам оппонировали Чистович, Петр Фаддеевич Малкин (Куйбышевский мединститут) и Абрам Лазаревич Эпштейн (Днепропетровский мединститут). Действительно, большинство поддержало «линию Снежневского». Но из этого не следовало, что оппоненты подверглись партийному взысканию, не говоря о репрессиях. Если говорить о том, какую роль эта дискуссия, навеянная ветрами хрущёвской оттепели, сыграла в психиатрии, то следует признать, что оппоненты Снежневского оказались не на высоте исключительно из-за Эпштейна. Поскольку из всех троих оппонентов только Эпштейн, исходя из собственной догматики, назначал больным, которых признавал «инфекционными психотиками», астрономические дозы антибиотиков. Что касается Чистовича и Малкина (оставившего в наследство непревзойдённое исследование органических психических расстройств), то они лечили психозы нейролептиками, но при этом поступали осторожнее, чем многие московские и ленинградские коллеги: подозревая органическую «подкладку», они выбирали более щадящие препараты (дающие меньше осложнений).