5. Откуда у Фрейда арийская грусть?
Через всю книгу Эткинда сквозной нитью проходит образ Сабины Шпильрейн, непосредственной ученицы Фрейда и участницы съездов Международного психоаналитического общества. Утверждается, что именно её авторитет обеспечил признание на «высшем уровне» Русского психоаналитического общества и она же обратила Выготского в психоаналитическую «веру». Та же «роковая женщина» якобы сыграла существенную роль и в отношениях Фрейда с К.Г. Юнгом: два корифея посвятили аж 40 писем осуждению этой персоны, поскольку она была влюблена в Юнга (фактически — своего врача) и досаждала ему письмами.
Единственная положительная героиня всего повествования, которой уже, казалось бы, можно ставить памятник, под конец характеризуется выводом, весьма характеризующим как её саму, так и очарованного ею Эткинда. Нежелание Сабины Шпильрейн покинуть Ростов накануне прихода нацистов, по его интерпретации, объяснялось тем, что она ждала прихода немецкой армии с надеждой. Для «наивной девушки», оказывается, немецкая нация была нацией великого Юнга, и она не ожидала, что её поставят к стенке вместе с другими ростовскими евреями. То есть была настолько аутична, чтобы не знать об «окончательном решении еврейского вопроса»? Или настолько оптимистична, чтобы ждать от немцев восстановления справедливости, нарушенной вышеназванным постановлением?
«Знала ли Сабина, что со своим интересом к “неуловимому” и к духу расы Юнг примыкал одно время к нацистскому движению?» — вопрошает автор, поднимая другую поныне неудобную для научного сообщества тему: ведь Юнгу на мировом уровне симпатии к нацизму прощены — так же, как и Мартину Хайдеггеру. Так же, как банкирам Варбургам и голландскому принцу Бернарду прощено пребывание в рядах СС, Отто Хану — участие в германских ядерных разработках, Альберту Эйнштейну — в Манхэттенском проекте, а нацистским профессорам Фрицу Ленцу и Ойгену Фишеру — их научное обоснование улучшения человеческой расы.
Разгадка, видимо, состоит все-таки в аутизме, но не детском, а приобретённом — по причинам, которые автор — бывший сотрудник НИПНИ им. Бехтерева — отказывается признать болезненными, но не изложить не может. В одном из писем к Сабине Шпильрейн Фрейд желал ей «полного излечения от фантазий», которые состояли… в её желании родить нового Спасителя от смешанного арийско-семитского союза с Юнгом.
Истерия или шизофрения? На этот вопрос, как мне представляется, отвечает сама смерть Сабины Шпильрейн. Два корифея, столь много времени посвятившие себя общению с ней, сочли бред величия за фантазию — в чём её выжившим потомкам, которых обхаживает Эткинд, остаётся только их и винить.
В процитированном выше письме к Сабине Шпильрейн есть замечательный пассаж: «Сам я, как Вы знаете, излечился от последней толики моего предрасположения к арийскому делу. Если ребёнок окажется мальчиком, пожалуй, я бы хотел, чтобы он превратился в стойкого сиониста. В любом случае он должен быть темноволосым, хватит с нас блондинов. Пусть избавимся мы от всего “неуловимого”! Мы евреи и останемся ими. Другие только эксплуатируют нас и никогда не поймут и не оценят нас», — пишет Зигмунд Фрейд.
Излечиться можно от болезни, наваждения, дурной привычки. Как следует из признания Фрейда, арийский пафос когда-то затронул его, а потом уходил постепенно, «толикой за толику». И уезжать из Вены он не хотел вплоть до 1938 г., хотя его книги были сожжены в 1933 г. Оставалась «толика надежды»? Существенная деталь: психологу и члену НСДАП Антону Зауэрвальду было поручено в освободившейся после разрешённого отъезда квартире Фрейда открыть Музей расовых исследований — то есть мемориализировать жилище «идеологического врага».
Отношения эксплуатации, на которые жалуется разочарованный Фрейд, являются синонимом не отчуждения и не вражды, а только подчинения, уязвляющего самолюбие. Фрейд обижен на то, что рейх не использовал психоанализ так, как он рассчитывал, не стал частью арийского мифа. Альтернативный сионистский идеал, к которому он решил склониться, никак не связан с иудаизмом: незадолго до отъезда Фрейд пишет работу «Моисей и монотеизм», в которой пророк изображается не более чем племенным вождём. Это некая мечта об интеграции своего учения в другую культуру на другой территории — не осуществленная из-за болезни, из-за болей в челюсти (эпителиома глотки), из-за которых — или по иной причине? — он спустя год жизни в Лондоне настаивает на эвтаназии, хотя до сих пор его выручал кокаин.