Эксцентричному редактору многое прощалось за его обаяние и чистосердечное раскаяние после очередного разоблачения. Разоблачался он и буквально, продемонстрировав (с непонятной целью) своему коллеге по редакции, что он, хотя и еврей, не обрезан. Фактически он был евреем по отцу и немцем по матери, и это было источником его комплексов, которые, по словам его коллеги Питера Добби, подсознательно принуждали его постоянно доказывать свою «британскость» (в том числе игрой в крикет) и свою благодарность стране, которая приютила смешанную католическую семью его родителей. Во всех без исключения некрологах симпатия сочеталась с ироническим описанием психопатического поведения (22, 23, 24).
«Благодарность приютившей стране» в вышеназванной сенсационной книге выражается в том, что Стивен при анализе послевоенных чисток в Восточной Европы прибегает ко всем возможным ухищрениям, чтобы затушевать роль британских спецслужб: дело Ласло Райка в Венгрии, дело группы Сланского в ЧССР и опала Владислава Гомулки и Мариана Спыхальского в Польше изображались как результат единоличной разработки Аллена Даллеса с помощью его агента Иожефа Швятло и используемого втёмную двойного агента-неудачника Ноэля Филда.
Поверхностность, свойственная манере психопата-циклоида, состояла: а) в старании блеснуть новизной концепции (выгодной, впрочем, не только автору, но и МИ-6); б) в обилии белых пятен, делающей эту концепцию неубедительной. Лишь «на бегу», однократно, поясняя, что жертв всех трёх чисток подозревали в титоизме, автор вообще не рассматривает подоплеки отношений Москвы и Белграда в их динамике. Вообще не упоминается имя Моше Пьяде («шавки Тито», по определению Сталина), контакты с которым инкриминировались Сланскому и Клементису (25).
Никак не анализируются мотивы А.И. Микояна, предупредившего чехословацкий ЦК об опасности, грозящей Сланскому. «Повисает в воздухе» смысл процитированного письма Ракоши Готвальду, где ему заблаговременно предлагается принять меры к английским агентам в КГТЧ (называются глава МИД Владимир Клементис, его заместитель Артур Лондон, глава Госплана Людвиг Рейка, замминистра внешней торговли Эуген Лебл и секретарь КП Словакии Отто Шлинг). И наконец, упоминание в чешском процессе имени депутата Палаты общин от лейбористской партии Великобритании, полуфинна-полуамериканца Кони Зиллиакуса объясняется внутренней интригой в этой партии — хотя каким образом эта интрига встраивается в игру Даллеса, остаётся непонятным.
Точно так же остается непонятным внезапное освобождение Ноэля Филда и его брата. Прежде всего потому, что внешняя политика Хрущёва (точнее: Микояна — Хрущёва) представлена в книге как последовательное продолжение курса Сталина. А как тогда понять его попытку флирта с Тито?
Западная публицистическая конъюнктура не могла «взять на вооружение» книгу Стивена по другой причине. Она вышла в свет после уже новых — 1968 года — политических чисток в Польше, которые проводил Гомулка и которые имели вполне определённый акцент «десионизации». И западный медиа-мэйстрим теперь, постфактум, переоценивал направленность судебных процессов 1956 г. над чекистами Ромковским, Рожанским и Фейгиным, тогдашнюю опалу Болеслава Берута, Якуба Бермана, а также Юлии Брыстингер, руководившей антирелигиозным отделом польского Министерства общественной безопасности. Ставить антисемита Гомулку (Александр Галич уже назвал его «гомункулюсом») на одну доску с жертвами чешских процессов Сланским, Лондоном, Швейкой казалось теперь нонсенсом.
В то же время ломать копья с опровержениями по тем же конъюнктурным причинам западному мейнстриму было невыгодно. Потому что стоило копнуть чуть глубже — и выяснилось бы, что арест Ласло Рейка в Венгрии готовил не только Ракоши, но и «икона» демократического социализма Имре Надь, в ту пору вполне лояльный сталинистскому руководству ВПТ.
Что касается советской партийной историографии брежневского периода, то она была ограничена вовсе не боязнью КГБ СССР признать, что их служба, по выражению Э. Макаревича, «недотянула» и пошла на поводу у Даллеса. Во-первых, ведомство Андропова не собиралось защищать деяния Сталина: ни секретный доклад Хрущёва, ни решения XX и XXII съездов не пересматривались, в этом не был заинтересован Брежнев по своим причинам, Андропов — по своим. Матьяш Ракоши, отстранённый Хрущёвым, оставался в ссылке, а Янош Кадар, предавший Райка, вполне устраивал и Хрущёва, и Брежнева как политический партнёр. Обнародовать письмо Ракоши Сталину о вскрывшихся фактах вербовки Райка советским ГРУ без уведомления государственного руководства КГБ, естественно, не считало нужным, а без этой исторической детали подоплека дела была неполной. «Заметание под ковёр» старых и новых внутренних противоречий объяснялась не только нежеланием давать повод недружественным внешним силам для новых интриг, но и намеренным умалчиванием — для сохранения лица — о ключевом психологическом факторе целого ряда восточноевропейских брожений, а именно о факторе личностного контраста Хрущёва и Сталина. Хрущёв, мягко говоря, не был той фигурой, которая могла навеять страх на Гомулку или Надя.