Признаюсь честно — тогда я всё ж уклонился от прямого ответа, хотя, если бы академик Прохоров не скончался менее чем через месяц после нашей встречи, то вполне вероятно, что вскоре включился бы в эту проблематику. Однако после кончины Александра Михайловича (8.01.2002 г.) не получилось никакого сотрудничества вообще, а лично я именно тогда первый раз потерял работу (в Институте математики НАНУ), так что стало не до того…
О Чернобыле я вспомнил лишь в начале 2006 г. — когда в популярной на Украине газете «2000» началась дискуссия о причинах аварии. Вспомнил и те работы серьёзных учёных, о коих мне говорил покойный Александр Михайлович, и пригляделся поближе к данной теме. Очень скоро стало ясно, что в море информации о ней много неясного, а то и просто ложного, так что из лабиринта сего без «нити Ариадны» не выбраться. Сперва попытался выяснить хронологию событий, но и тут разнобой, всё в тупик попадаешь, затем нашел 4-томник «Чернобыльская катастрофа: причины и последствия», изданный белорусами ещё в 1993 г., и понял — ясности становится ещё меньше!
Для начала решил разобраться с процессом разгона реактора, используя работы московских академиков Г. Кружилина и А. Рухадзе (с соавторами), как и украинского академика Э. Соботовича. Выяснилось, что при штатном состоянии реактора и в частности — топлива (а это официально не подвергалось сомнению!) разгон его за 8-10 сек никак не мог состояться. Кстати, как до аварии, так и после её и другие реакторы попадали в сходные аварийные ситуации, но разгон-то длился десятки минут, а не секунд — значит, тут ситуация была явно нестандартной…
Вот по этому-то поводу я и высказался на международной конференции «Чернобыль + 20» (о чём подробнее написал М. Родионов), а затем в заметке в «2000», но картины аварии тогда у меня ещё не было, признаюсь честно. И тем не менее, вышесказанного оказалось достаточно, чтобы вскоре я потерял работу (в ИТФ НАНУ) и оказался на пенсии (в размере менее $ 40 в месяц) — кому-то «наверху» выступление не понравилось… И снова было не до Чернобыля — надо было выживать. Однако летом 2008 г. мне предложили поработать над этой проблемой в Институте геофизики НАНУ — там разрабатывалась гипотеза о влиянии некоего локального землетрясения на аварию. И тут уж началась настоящая серьёзная работа, так что через полгода я представил в качестве отчёта свою картину развития взрывного процесса, которая исключала возможное влияние землетрясения, а получалось скорее наоборот — именно взрыв мог индуцировать оное!
Тут замечу, что некоторые журналисты впоследствии приписали мне утверждение, будто это я открыл, что на ЧАЭС было 4 взрыва. Напомню, в официальной версии говорилось об одном «паровом» взрыве, и я сначала в это верил (иногда упоминали о двух). Каково же было моё удивление, когда узнал — из показаний свидетелей, приведённых в книгах Ю. Щербака и Г. Медведева, да и в других — их было не менее трёх, хотя чаще говорили о четырёх!
И тут зародились сомнения — почему же об этом никто официально не упоминал? Это и стало главной «фишкой» для дальнейших размышлений, особенно когда я рассматривал различные версии событий. У одних причина — «паровой взрыв», у других — взрыв «парогазовой» горючей смеси, у третьих — взрыв «ядерной мины» и т. д. и т. п. (подробнее о них сказано в [24]), так что затем именно ими авторы объясняют и разрушения, наблюдаемые на 4-м блоке.
Потому, если пытаться прялю соединить их в одну схему, то получается, как в том анекдоте — пострадавший выстрелил в себя четыре раза — дважды в сердце, а затем дважды — в голову, притом каждая рана была смертельной! Но и отмахнуться от показаний свидетелей тоже нельзя, тем более что о первых «взрывах» они говорили чаще как об «ударах», а не взрывах — почему?