А вот насчёт того, что и Н. Карпан сумел найти новые документы и выстроить ([16]) свою версию аварии, то тут есть определённые сомнения, но об этом ещё будет речь. Суть версии Н. Карпана состоит в том, что виноват во всём реактор, его конструкция, но никак уж не персонал! При этом доказательства понять непросто — они как раз и идут «расчётным путём из упрощённых моделей» (причём различных таковых), говоря словами того же В. Жильцова (см. выше). Более того, Карпан на страницах 264–293 своей книги [16] привёл массу отступлений от требований правил и норм безопасности на АЭС, так что можно только удивляться, как такие реакторы были допущены к строительству и как они же работали после 1986 г.!
Замечание 4. Возможно, поэтому последний в книге [17] уже не говорит о «деталях», но даёт новый сценарий развития аварии (о коем речь будет идти ниже), попутно признав наличие фальсификаций официальных документов, что мы отмечали выше. Но более важными нам представились его показания о свежих следах аварии, заметно отличающиеся от других (в т. ч. и приведённых нами выше), притом в некоторых моментах настолько, что учёт их существенно меняет картину дня и вечера 26.04.86, к примеру.
Это были материалы из [24], а сейчас приведём новые таковые из книги [25], где упомянутый выше Б. Горбачёв критикует официальную хронологию, считая её сфальсифицированной, и защищает свою. Но из наличия фальсификаций в хронологии вытекает и изменение представлений о ходе аварии. Так, в [25] им приводится следующий любопытный факт.
Ещё в 1997 г. сотрудники НИКИЭТ обнаружили, что все рассуждения о «положительном паровом эффекте», якобы возникшем при продвижении концевиков стержней СУЗ в активную зону (о чём много и пространно говорится в толстой книге Н. Карпана [16], к примеру), превысившем величину реактивности 4Ь, несостоятельны. И дело в том, что реально они вошли в активную зону не более чем на 60 см и никакого влияния оказать не могли! Таким образом, все официальные версии аварии зависают в воздухе…
Более того — появляются всё новые свидетельства о фальсификациях аварийных документов, и мои подозрения, высказанные в работах [15, 24], всё больше превращаются в уверенность. Так, в [25] приведены показания следователя ГПУ (Главной прокуратуры Украины) С. Янковского: «Мне довелось быть участником этого расследования с первых часов после аварии до направления уголовного дела в суд. Это уникальное по своему документальному содержанию уголовное дело, состоящее из 57 томов следственных документов и многих приложений, доселе лежит мёртвым грузом в архиве Верховного суда России. Многие из приложений до сих пор сильно “фонят”, но зато заключают в себе убийственную по своей силе информацию. Уверен, что о большинстве документальных данных многие в Украине даже и не слышали. Дело-то было совершенно секретным, а первичные документы мы изъяли на станции незамедлительно, и к вечеру 28 апреля 1986 года они были уже в Москве. То, что потом изучали многочисленные специалисты, было в основном какими-то урезанными копиями или вообще фальсификатом»(с. 435). Видимо, это относится и к вышеприведенным показаниям В. Жильцова, как и к воспоминаниям некоторых членов Правительственной комиссии — они явно подгонялись под официальную версию; впрочем, это как раз те, о коих я не упоминал потом в [24], как об элементах целого «паззла».
Так что я и пришёл, в конце концов, к выводу: начинать надо из показаний свидетелей аварии, притом не специально подобранных, что часто встречается в работах тех авторов, которые привязаны к одной версии — с целью подтвердить именно её, а имеющихся в давно опубликованных книгах, вроде [1,4]. Начнём со свидетельств людей, оказавшихся той ночью вблизи 4-го блока — их не так много, но и не мало! Сначала — из показаний случайных, в общем-то, свидетелей, находившихся вовне и видевших всё со стороны, будучи притом достаточно близко от места аварии (отмечу сразу: для меня большинство их были неизвестными ранее — до написания работ [13–15, 24]). Сперва отметим свидетельства, приведённые в [1], вот только расположим их в порядке удаления от блока.