Так и не успев ничего придумать, девушка услышала тихий шорох в замочной скважине. На пороге показался Клод с небольшой корзинкой в руках. Взглянув на съежившуюся от ужаса пленницу, он молча запер дверь и разжег огонь в жаровне. Веселые языки пламени разогнали по углам сгустившиеся тени; стало чуть теплее. Мужчина тем временем небрежным жестом освободил половину заваленного рукописями стола и начал извлекать обещанный ужин: чугунный котелочек, от которого ароматно пахло мясной похлебкой, хрустящий пшеничный хлеб, сыр, ветчину, сливы, кувшин десертного вина – никогда еще стол ученого-аскета не знал подобной роскоши.
Цыганка, к своему немалому удивлению, почувствовала, что и впрямь ужасно голодна. Да, какие бы страдания не подносила нам жизнь, не так-то просто выбить из молодого организма здоровый аппетит.
- Угощайся. Я ужинал внизу, в трапезной.
Архидьякон едва сдерживал зудящее нетерпение: ему хотелось сейчас же, немедленно, схватить неприступную красавицу за руку, увести в их скромное убежище и познать, наконец, все тайны ее восхитительного тела! Он горел, но впервые огонь этот не терзал, не мучил, а лишь подогревал негасимое желание, которое вот-вот должно было быть удовлетворено. Фролло опасался, что девушка останется в той же прострации, в какой он покинул ее утром, однако сейчас с удовольствием отметил, что она, похоже, поспала, и ее горе начало принимать форму вполне обычной тоски, свойственной всем юным разбитым сердцам.
Как ни старалась девушка растянуть ужин, все же через полчаса с едой было покончено. Она, однако, не спешила вставать из-за стола: сидела на шатком табурете, опустив глаза и боясь пошевелиться. За спиной послышался шорох:
- Надень, - священник протягивал ей знакомое монашеское одеяние и свой плащ.
Не поднимая взгляда, плясунья обреченно взяла рясу и натянула ее поверх своего наряда. Широкий плащ с низко надвинутым капюшоном окончательно скрыл женственную фигурку и прелестное личико, после чего мужчина крепко стиснул ее запястье и, заперев келью, повел за собой.
…Квазимодо, которому этой ночью не спалось, с тоской взирал на спящий Париж. Вдруг его единственный зоркий глаз выхватил в свете пузатой луны две поспешно пересекающие безлюдную площадь фигуры. В одной он без труда узнал своего приемного отца, а вот в другой… Сердце, сделав бешеный кульбит, с силой забилось о ребра в безнадежной попытке вырваться из плена стесненной груди. То была она – звонарь мог поклясться в этом!..
Не думая ни о чем, гонимый непреодолимой силой, что заставляет пса бежать вслед за хозяином, покуда не лязгнет натянувшаяся цепь, бросился горбун вниз по лестнице, прескакивая через две ступени и рискуя свернуть себе шею в темноте. Увы, путь с колокольни до ворот был неблизким. Когда он, наконец, выскочил на площадь, насмешница-луна по-прежнему серебрила серые камни, по которым минуту назад прошла цыганка, однако два существа, которых одних во всем мире любил Квазимодо, уже растворились в одном из многочисленных переулков. Бедняга бросился по той улице, по которой однажды шел, преследуя своего приемного отца, однако очень скоро удостоверился, что на сей раз архидьякон изменил маршрут. В отчаянии звонарь нечленораздельно закричал, воем изливая свое горе, и, сломленный, ничком упал на грязные, холодные булыжники равнодушной к его страданиям мостовой.
Эсмеральда вздрогнула, услышав в отдалении какой-то нечеловеческий жалобный возглас. Напряженная до предела, подобно тетиве взведенного арбалета, она могла сорваться в любой момент. Клод же, услышав этот вопль, выдохнул с облегчением: хорошо, что он благоразумно сделал крюк и не пошел известной звонарю дорогой. Теперь он молился только о том, чтобы на пути им не встретился патруль.
Сознание измученной навалившимися на нее несчастьями девушки, оцепенев, словно бы вовсе отказывалось принимать участие в происходящем: покорно поспевала она за своим пленителем, не предпринимая ни единой попытки к бегству. К тому же призрачный огонек надежды на то, что каким-то чудом удастся избежать расплаты за свое опрометчивое обещание, до последнего теплился в юном сердечке. Инстинктивный страх неминуемой гибели, вздумай она позвать на помощь, боролся с другим, не менее сильным, трепетом перед ожидавшей ее в лапах монаха участью. Два этих чувства оказались настолько яркими, что полностью вытеснили в эти минуты все прочие мысли: Эсмеральда уже не вспоминала о предавшем ее капитане, не надеялась на помощь своего уродливого друга, не могла даже строить планов, как избавиться от своего мучителя - только страстно мечтала вырваться на свободу, выжить, бежать. Если днем жизнь казалось конченой, а собственная дальнейшая судьба вызывала интереса не более, чем непонятные слова на стенах маленькой кельи, то теперь апатию как рукой сняло. Умирать не хотелось точно так же - а, может, и больше - как и сдерживать данную клятву. Лишь поняв, что они уже достигли нужного переулка, ощутив дыхание неотвратимо надвигающегося рока, плясунья сделала, наконец, выбор в пользу того, что казалось более далеким и менее реальным. Собрав остатки сил, крикнула она, что есть мочи:
- Помогите!..
- С ума сошла?! – шикнул обернувшийся Фролло.
Глаза его метали молнии, а лицо приняло такое разъяренное выражение, что повторить попытку цыганка не решилась – лишь сморщилась от боли, когда железная хватка усилилась. Никаких других плодов ее отчаянный возглас не принес: ни одно лицо не мелькнуло в окне, не говоря уже о появлении стражи, очевидно, редко заглядывающей в многочисленные узкие парижские дворики, которые не так уж редко слышали на своем веку отчаянные мольбы о помощи. А через минуту взывать к равнодушной тишине, укутавшей столичный муравейник в этот ночной час, стало поздно: священник грубо втолкнул ее в знакомое жилище и вошел следом, безошибочно отыскав в темноте замочную скважину и накрепко заперев дверь. Только после этого он позволил себе выдохнуть.
- Девушка, ты совсем спятила?! – накинулся он на нее, кое-как справившись со светильником и разглядев притаившуюся в углу фигурку. – Тебя спасут только для того, чтобы вздернуть на рассвете на Гревской площади! Хочешь навеки уснуть в Монфоконе?
- Уж лучше провести вечность в склепе, чем одну ночь – в твоей постели, грязный монах! – дрожащим голосом запальчиво ответила та.
- По счастью, у тебя нет выбора! – процедил мужчина, делая шаг вперед.
Ее неожиданный возглас заставил архидьякона порядком понервничать, и теперь любовная горячка уступила место гневному негодованию. Да что она о себе возомнила?! Гордячка!
- Ты, быть может, забыла, красавица, но у нас с тобой был уговор. Свою часть я выполнил, пришло тебе время выполнить свою!
- Отпусти меня!.. – взмолилась девушка. – Я обещала, знаю, но я… Я не могу! О, как это все ужасно!.. Пожалуйста, не заставляй меня – я не могу! Ты пугаешь меня, мне страшно. Лучше убей меня, но не принуждай делить с тобой ложе!..
«Делить с тобой ложе!» - в отличие от прочего, эта фраза музыкой прозвучала в голове Клода. Ярость его тут же улеглась, а жаркий греховный огонь полыхнул с новой силой, будто в него плеснули раскаленного масла.
- Не бойся, дитя, - низким от страсти голосом произнес он, обхватывая дрожащие плечики и заставляя маленькую чаровницу подняться. – Прости, что причинил боль, но едва подумаю, как своим опрометчивым возгласом ты могла погубить нас обоих… Не будем об этом. Теперь все хорошо, здесь ты в безопасности…
- Отпусти меня, - снова тихо попросила Эсмеральда, не отводя будто прикованного страхом взгляда от его горящих глаз.