- Никогда! – всхлипнула бедняжка, чувствуя, как быстро соскользнуло с плеч платье, мягкой волной опустившись у ног; за ним последовала сорочка…
Силой уложив сопротивляющуюся Эсмеральду на кровать, мужчина быстро скинул с себя одежду и лег рядом.
- Я укрощу тебя, дикая кошка!.. – ярость вперемешку с желанием клокотала в охрипшем голосе, когда, прижав изящную ручку обнаженным торсом, другую он крепко перехватил над головой.
Священник уже обнаружил самое чувствительное место женского тела, легкое прикосновение к которому заставляло юную чаровницу трепетать, и теперь, уверенно придавив коленом стройные ножки, свободной ладонью быстро нащупал спящий бутон ее женственности. Плясунья начала дико извиваться, пытаясь избежать сладкой пытки, однако архидьякон не позволял ей вывернуться, неумолимо продолжая ласкать оросившуюся первой влагой жемчужину мягкими круговыми движениями.
- Перестань… Пожалуйста! – взмолилась цыганка по прошествии нескольких минут напряженной тишины, нарушаемой лишь частым дыханием.
Поняв, что сопротивление бесполезно, а ее движения лишь усиливают нажим на беззащитный цветок, девушка замерла, пытаясь не обращать внимания на действия своего мучителя. Однако вскоре отчетливо осознала, что игнорировать жестокую ласку становится невозможным: нарастающее удовольствие, не находя выхода, стало болезненно-острым, лишая остатков воли. Если бы испанский сапожок мог доставлять блаженство, а не только муку, ощущения были бы схожие. И потому прелестница вновь прерывисто прошептала:
- Прекрати! Я не могу… не могу больше выносить этого!..
- Не раньше, чем ты признаешь, что тоже жаждешь соединиться со мной, - неумолимо ответил Фролло, ни на миг не прекращая терзать горевший жарким пламенем нежный бутон. – Признай это, покорись мне!.. Я хочу услышать, как твой дрожащий от страсти голос произносит мое имя: монах, поп – ты еще ни разу не позвала меня по имени, Эсмеральда! А ведь рядом с тобой я только мужчина, просто Клод… Скажи только, что хочешь принадлежать мне – и твои мучения в ту же секунду прекратятся.
Стиснув зубы, плясунья молчала. Через минуту она снова начала дико извиваться, точно обезумев от разрывающих на части желания и противостоящей ему гордости. Тщетно: священник на сей раз не собирался уступать.
- О, будь ты проклят!.. – произнесла, наконец, чуть не рыдая от неутолимой страсти, дрожа всем телом, цыганка. – Да, да, я желаю тебя – и ненавижу себя за это!
- Так ты хочешь меня, маленькая колдунья?! – архидьякон возвысил голос, чувствуя удовлетворение победителя, понимая, что теперь она готова подчиниться любому его приказу, подтвердить любые слова – бедняжка снова не выдержала пытки, пусть на сей раз она и была столь сладостной. – Скажи так, чтобы я поверил тебе; позови меня по имени!..
- Прекрати же, терзать меня, палач!.. Да, я хочу тебя!.. Клод… Хочу, чтобы ты овладел мной! – несчастной казалось, что она вот-вот умрет или, по крайней мере, лишится чувств, если не получит немедленного освобождения. – Хочу почувствовать, как ты входишь, как берешь меня, хочу ощутить тяжесть твоего тела… Клод, пожалуйста!.. Я больше не вынесу этого…
Одним быстрым движением мужчина возвысился над задыхающейся жертвой и в ту же секунду овладел ею, мягко и глубоко проникнув в сочащееся соком женское лоно. Громкий стон облегчения вырвался из уст красавицы, одинокая слезинка за собственную слабость скатилась по алевшей в свете свечи щечке.
- Обними меня своими стройными ножками, дитя, - страстно шепнул Фролло. – Тогда я смогу проникнуть в тебя еще глубже, и подарить нам обоим ни с чем не сравнимое блаженство. Как ты восхитительна, моя Эсмеральда, как я люблю тебя!.. Ты богиня, ты само совершенство!..
Эти слова неприкрытого обожания, этот наполненный бесконечной теплотой голос смягчили унижение предыдущей сцены: девушка больше не чувствовала себя оскорбленной. Послушно подчинилась она этому мягкому приказу, ощутив, как заполняет ее мужская плоть.
Такого огня плясунья еще не испытывала: первая волна удовольствия накрыла ее почти сразу, заставив закричать. Обмякнув, она на какое-то время перестала принимать участие в происходящем, позволяя архидьякону делать с ней все, что тот пожелает. Однако вскоре с удивлением ощутила, что новая волна жара неумолимо накатывает на нее, грозя стать еще более ослепительной, нежели предыдущая. В попытке вскарабкаться на эту вершину, с которой так приятно низвергаться в пучину наслаждения, цыганка неосознанно пыталась заставить Клода двигаться быстрее, крепче обхватывала гибкими ножками его талию, впивалась ноготочками в каменную спину…
- Тебе ведь нравится эта преступная страсть, этот сладкий блуд… - лихорадочно шептал тот, повинуясь немому приказу, ускоряя темп, остервенело вонзаясь на всю глубину. – Ты сводишь меня с ума, маленькая ведьма!.. Любовь моя; проклятье мое… Если только ты ответишь на мою любовь, я сделаю для тебя все, слышишь?! Все, что ни попросишь…
Наконец, священник со стоном излил свою страсть, впиваясь жестоким поцелуем в округлое плечико, вжав в смятую постель распростертую под ним девушку. Через секунду она вторила ему своим низким от вожделения голосом, сотрясшись в жестокой судороге: этот взрыв, действительно, оказался ярче предыдущего.
- Эсмеральда… - обессиленно произнес архидьякон, и такая невыразимая нежность, такая мучительная любовь сквозили в его чуть охрипшем баритоне, что цыганка невольно вздрогнула от смутного, пугающего предчувствия с горько-сладким привкусом неизбежности.
Привычно свернувшись клубком в сильных руках, она лежала без сна, устремив невидящий взор на подрагивающее пламя светильника. Если какие-нибудь пару часов назад, когда Фролло только вернулся, его приветственное объятие вызвало в ней лишь волну неприятия, то сейчас девушка спокойно принимала тот факт, что большая ладонь собственнически обхватывает ее тонкий стан: покоящаяся на обнаженном теле рука уже не казалась чужой. Плясунья не могла понять, как такое возможно: утомленная любовной схваткой, она покорно склонила голову на плечо провалившегося в чуткую дрему монаха, ощущая спиной его ровно вздымающуюся грудь. Сейчас она не могла бояться его, не могла ненавидеть – настолько трогательно открыт и нежен казался он, умиротворенно почивший рядом, с едва заметной, пробивающейся сквозь сон улыбкой на расслабленном лице.
Сон никак не шел к погрузившейся в размышления цыганке: в голове ее крутились образы и события, плавно перетекавшие одно в другое – звонарь, Феб, роковой удар черного монаха, его обжигающий поцелуй, тюрьма, пытка, ужасное любовное признание, спасший ее несчастный урод, Гренгуар, бегство из собора, предательство капитана… Эсмеральда пыталась представить себе, какая жизнь ждет ее в чужой стране. Она почти не сомневалась, что мужчина сдержит слово и выведет ее из Парижа: теперь, когда он утолил свою страсть, больше ни к чему было удерживать уличную плясунью. Вот только что ждет ее дальше?.. Дорога, голод, неизвестность. Одна, лишенная возможности даже взять с собой верную подружку Джали! Будущее пугало, и покинуть столицу Франции, а с ней и своего мучителя было почти так же страшно, как и оставаться рядом с ним дальше: этот непонятный, надменный, властный человек, такой разный, так быстро переходящий от жестокости к нежности, от угроз к мольбам, казалось, приобретал какую-то силу над ней, завладевая постепенно не только побежденным телом, но и надломленной душой.
Так пролежала цыганка не менее – а может и гораздо дольше – часа, погруженная в собственные мысли, пока не почувствовала сильное покалывание в затекшей руке. Слегка пошевелившись, она осторожно приподнялась, оглянулась на по-прежнему ровно дышащего священника и встала с кровати. Накинув сорочку, она вдруг увидела небрежно забытую на столе связку ключей. Неужели?! Это был шанс, и девушка не собиралась его упускать. Неслышно подошла она к столику, крепко зажала в кулачке тихо звякнувшие ключи и поспешно нагнулась, чтобы подобрать платье: разумнее было одевать его внизу, дабы не разбудить шуршанием своего тюремщика. Красавица одним плавным движением подняла легкую ткань, бросила последний взгляд на кровать, желая убедиться, что мучитель ее мирно спит… и словно приросла к полу. Клод сидел на постели; его совиные глаза мерцали в полумраке мистическим желтоватым светом.