- Под креслом, - резко бросил Клод и поспешно вышел, заперев дверь снаружи: ее близость снова не давала ему покоя – уж лучше поскорее уйти к себе.
Под креслом, действительно, обнаружилась ночная ваза, а под столом – корзинка с пресной лепешкой и кувшином чистой воды. Голода плясунья не чувствовала и потому оставила снедь до завтра. Расстелив тонкий тюфяк, в который оказалось завернуто шерстяное одеяло, цыганка скинула плащ, мешком болтавшуюся на ней рясу, юбку и, оставшись в одной рубашке, занырнула под теплое покрывало. Тюфяка было вполне достаточно, чтобы холод каменных плит не достигал спины, однако ложе это оказалось ужасно жестким. И как только монах здесь спит?! Впрочем, Эсмеральде не давала покоя столько не неудобная постель, сколько собственные мысли: возбужденно-счастливые, они гнали прочь невесомые сны, становясь лишь четче в темноте, под закрытыми веками. Правда, среди сонма надежд и сладких грез тончайшей нитью сквозило через все мечты страшное сомнение, неразрешимый вопрос: почему бесчестный поп пошел на этот шаг? Вряд ли в нем запоздало проснулось благородство. Значит, он не сомневается, что капитан отвергнет ее?.. Но откуда эта уверенность, что знает он такого, о чем неизвестно маленькой плясунье?.. Нет-нет, глупости, как бы там ни было, но, увидев ее, выслушав чистосердечную историю, Феб, конечно, поверит, что она лишь жертва, а вовсе не убийца. Он все поймет, простит и, без сомнения, спасет ее – во имя их любви и будущего счастья!
Так, успокаивая собственную непрошеную тревогу, цыганка, в конце концов, провалилась в беспокойный, чуткий сон.
Архидьякон тоже привычно ворочался на узкой кровати, обуреваемый сомнениями. Мысли путались в его горевшей голове. Он то видел смеющееся лицо Жеана, то смуглые икры маленькой чаровницы, соблазнительно мелькавшие из-под длинной юбки, то дразнящую округлость обнаженного плечика, то кроткий лик Божьей матери, глядящей на него с бесконечной любовью и состраданием… Также не мог он избавиться от навязчивого видения полуобнаженной красавицы в объятиях капитана королевских стрелков, взгляд которого туманило всепоглощающее вожделение. А что, если де Шатопер все же решит помочь чудом спасшейся юной ведьме?.. Нет, невозможно! И все-таки, если…
Даже наедине с собой мужчина боялся представить, что сделает в этом случае. Он гнал прочь эти глупые мысли, но ревнивая мнительность мучила его напрасной тревогой. Позволить ей уйти, разрешить бежать с пустоголовым мальчишкой?! Нет, никогда!.. Если только он попытается, тогда… Клод не знал, что произойдет тогда, страшился даже представить себе подобный исход: все они неминуемо погибнут, вздумай капитан проникнуться к черноокой прелестнице. Но это, конечно, невозможно – всего лишь пустое беспокойство: сухое дерево не способно расцвести; не может гнилой плод дать добрый побег! А значит… значит, завтра – Боже, спустя сутки, или даже меньше! – Эсмеральда будет принадлежать ему!.. Он сорвет этот прекрасный цветок. Это будет справедливо: он заслужил, выстрадал эту награду всем своим существом! И только он, он один, знает подлинную цену этой язычнице, не уступающей в святости и целомудрии Пресвятой Деве.
***
Эсмеральда пробудилась на рассвете и, подобно невесте в предсвадебное утро, в волнении не смогла более сомкнуть глаз. Вскочив, она оделась, придирчиво осмотрев свою юбку, тонкую рубашку и платочек. Позабытый вчера в спешке гребень показался чуть ли не катастрофой вселенского масштаба: едва сдерживая слезы, девушка пальчиками, как смогла, распутала и перебрала густые черные пряди. Заставив себя сжевать ломоть пресного хлеба, запила парой глотков воды, потратив большую часть на умывание. В попытке успокоиться, присела затем в кресло, замерев неподвижно на несколько минут, однако вскоре вновь начала неспешно прохаживаться по узкой келье. Ах, если бы только она как следует знала грамоту, могла бы сейчас занять себя чтением: во всех этих книгах непременно должно найтись хоть что-то, заслуживающее внимания.
Так провела она несколько часов, показавшиеся несчастной узнице парой-тройкой вечностей. Но вот, наконец, когда полуденное солнце с высоты поливало Париж обжигающими лучами, послышался шорох поворачиваемого в замке ключа…
========== ix ==========
- Феб!.. – воскликнула цыганка и, не помня себя от счастья, кинулась к появившемуся вслед за священником капитану.
Припав к его груди, плясунья обвила возлюбленного тонкими руками, устремив на него снизу вверх свои огромные, черные, влажные глаза, блестевшие нескрываемой радостью. Клод лишь скрипнул зубами и отвернулся, трясущимися руками поворачивая в замочной скважине непослушный ключ. Де Шатопер же, вопреки ожиданиям Эсмеральды, не обнял ее в ответ, а, чуть помедлив, напротив, взяв за плечи, несколько отстранил от себя. Внимательно вгляделся в прелестное личико и произнес скорее удивленным, нежели обрадованным тоном:
- Так это правда! Значит, малютка Симиляр и впрямь жива… Но как такое возможно, когда Тристан-Отшельник самолично обшарил собор сверху донизу?..
Эсмеральда в ту же секунду отпрянула от капитана, содрогнувшись от ужасного предчувствия. Взволнованная, она едва ли улавливала, о чем тот говорит, однако, подобно преданному зверьку, реагировала на тон дорогого голоса. Девушка почувствовала себя вдруг ужасно разбитой. Усилием воли она собрала в кулак остатки мужества и попыталась объясниться:
- Феб, неужели ты не рад встрече со своей малюткой-Эсмеральдой?.. – жалко улыбнувшись сквозь сдерживаемые слезы, проговорила она дрожащим голосом. – Ты ведь не поверил, будто это я, готовая отдать за тебя свою ничтожную жизнь, нанесла тот роковой удар? Да, под пыткой я признала свою вину – прости мне эту слабость! Но больше мне не в чем извиняться, клянусь тебе!.. Это все он, этот дьявольский священник, который преследует меня!..
Глаза ее полыхнули бессильным гневом, а тонкий пальчик обличительно указал на застывшего у двери мрачной тенью со скрещенными на груди руками архидьякона Жозасского. Тот лишь побледнел, однако не изменился в лице, сурово и смело глядя прямо в глаза удивленно воззрившегося на него капитана королевских стрелков. Последний поспешно отвернулся:
- Да ты никак не в себе, малютка! Успокойся, я не обвиняю тебя. Но и ты не говори таких ужасных вещей про отца Клода. Он, как я вижу, прячет тебя, несмотря на королевский приказ…
- Прячет!.. – воскликнула бедная плясунья, теряя остатки самообладания. – О, Феб, забери меня отсюда, прошу тебя! Он отпустит нас, он обещал! Увези меня, спрячь – я сделаю для тебя все, что скажешь!.. Стану для тебя, кем пожелаешь – любовницей, служанкой, рабой – только забери меня от него! О, ведь я так люблю тебя! А ты - ты ведь тоже любил меня, помнишь?.. Возможно, ты полюбишь меня снова… А если нет – мне довольно будет и того, что я хоть изредка буду видеть тебя, чистить твои сапоги, полировать шпагу… О, Феб!..
Будучи не в силах более сносить нетерпеливо-раздраженный взгляд де Шатопера, цыганка упала на колени, молитвенно простирая руки к своему «спасителю». Одному только Богу ведомо, что чувствовал в тот миг наблюдавший за этой сценой Фролло. Его впалые от недостатка сна и нервной болезни глаза горели на побелевшем лице, подобно огонькам свечей. Зубы были сжаты с такой силой, что челюсть вскоре свело болезненным спазмом. Он разрывался между отвращением и состраданием, между ревностью и любовью, между гневом и поклонением. О, как пылко просила юная красавица, как очаровательно сквозила в ее огромных глазах мольба о помощи, как страстно заклинала спасти ее!.. Священник, не раздумывая, отдал бы все, лишь бы вот так она смотрела на него. И, одари девушка подобным взглядом его самого, мир бы перевернул, лишь бы выполнить ее просьбу.
- Послушай, крошка, ты сама не понимаешь, что говоришь! – начал капитан. – Тебя ведь приговорили, а теперь еще Людовик лично лишил тебя права на убежище. Куда же я тебя спрячу? Ты хоть понимаешь, что будет, если тебя найдут?.. И с тобой, и с тем, кто укрывает тебя от правосудия?!