Композитор был вынужден провести долгие месяцы в постели. Ему не помогали ни морфий, ни новый способ лечения с помощью радия. Дебюсси тщетно пытался хотя бы немного собраться с мыслями. В его письмах, написанных в первые месяцы 1916 года, говорится лишь о терзавших его тело болях и потерянных днях, поскольку он тяжело переживал вынужденное безделье:
«Я проживаю часы, похожие один на другой, и радуюсь только тогда, когда они не сопровождаются слишком острой болью». (Из письма Роберу Годе от 4 февраля 1916 года.)
Ему же 3 марта:
«Не могу сказать, что чувствую себя лучше. Операция осложнилась другими болячками. Врачи же повторяют один и тот же припев: терпите… Не зная точно, куда приведет меня это долготерпение».
Вскоре его терпение было вознаграждено, поскольку болезнь вступила в фазу ремиссии. На фотографиях, сделанных в тот период, композитор стоит, опираясь на трость. У него заметно осунувшееся лицо. Виктор Сегален как врач не обманывался относительно улучшения состояния здоровья композитора: «Он выглядел как больной во время ремиссии тяжелой и долгой болезни. И следует признать, что это неизлечимая болезнь. Он похудел. У него грустный вид». (Из письма Виктора Сегалена жене от 4 мая.) Вначале поверивший в свое выздоровление, Дебюсси постепенно осознавал, что обречен и врачи скрывают от него правду:
«Удастся ли мне когда-нибудь выздороветь? Я уже потерял всякую надежду. Теперь для меня предпочтительнее быстрый конец, чем эта бесконечная гонка за здоровьем, в которой до сей поры болезнь всегда опережала меня». (Из письма Виктору Сегалену от 5 июня.)
«Признаюсь, что с каждым днем приходит конец моему терпению, не выдерживающему столь тяжкого испытания. Настал момент задаться вопросом, не является ли эта болезнь неизлечимой? Было бы лучше предупредить меня об этом как можно скорее. И тогда! О! Тогда! (Как говорит бедняга Голо.) Это не займет много времени.
По правде говоря, жизнь слишком тяжелая штука. К тому же Клод Дебюсси, не сочиняющий больше музыку, не видит смысла в своем дальнейшем существовании. И это вовсе не навязчивая идея. Меня не научили ничему, кроме музыки… Данную ситуацию можно пережить лишь при условии, что сочиняешь как можно больше музыки. Но голова пуста!» (Из письма Жаку Дюрану от 8 июня.)
К физическим страданиям вновь добавились финансовые трудности. Долги Дебюсси росли как на дрожжах, поскольку он не работал, а лечение требовало больших денег. Теперь он задолжал докторам и фармацевтам. Эти суммы еще больше увеличились в июле, когда Эмма и Шушу заболели коклюшем. Вдобавок ко всему 15 июля 1916 года суд первой инстанции обязал Дебюсси уплатить Лили 30 тысяч франков в счет пожизненной ренты, которую она не получала с 1910 года, удовлетворяясь тем, что Дюран ежемесячно переводит ей 400 франков, удерживаемых из выплат композитора за авторские права. В эти тяжелые для него времена Дебюсси воспринял как глоток кислорода оперу «Падение дома Ашеров». Это была его сокровенная мечта, которую он никак не мог осуществить. «Мой драгоценный больной чувствует себя много лучше, — писала Эмма Луи Пастеру Валери-Радо 18 августа 1916 года. — Он работает. Он играет. Он даже поет. Он обходится без сиделки, даже без лакея и часто без доктора. Я втихомолку горжусь им».
Воспользовавшись этой короткой передышкой, семейство Дебюсси по совету докторов решило отправиться в Мулло, что около Аркашона. Во время пребывания на морском побережье, которое продолжалось с 11 сентября по 24 октября, композитору удалось немного поработать. Он взялся за редактирование незаконченной финальной части «Сонаты для скрипки и фортепиано», которая, по его мнению, была неудачной. Он закончил это произведение лишь в апреле 1917 года. Несмотря на то, что проживание в гостинице пришлось ему не по вкусу и он жаловался на отсутствие комфорта, свежий морской воздух сделал свое дело. По возвращении в Париж он смог больше бывать на людях и заниматься музыкой. 10 декабря Дебюсси слушал свою «Сонату для флейты, альта и арфы» на частном музыкальном вечере, устроенном Жаком Дюраном. Партию альта исполнял Дариюс Мило[149]. 24-летний музыкант, большой почитатель таланта композитора, был очень огорчен, увидев своего кумира с «землистым цветом лица и слегка дрожащими руками».