– Умно. Небось это все Константайн придумал?
Ну бывают же такие сообразительные люди! Кейт нервно поерзала на стуле.
– Не совсем… Но заказ действительно поступил от его клиента.
– Дерек всегда был человеком… как бы это сказать… предприимчивым. – Джек отхлебнул еще вина. – А что ваши собственные работы?
– Это и есть мои работы.
– Ну да, конечно. Просто я имел в виду ваши оригинальные работы.
Кейт снова стало не по себе.
– Я неплохо зарабатываю. И, честно говоря, у меня нет ни малейшего желания умирать от голода в какой-нибудь мансарде.
Джек промолчал. Однако видно было, что разговор его забавляет.
– А так хоть ощущаешь твердую почву под ногами, – добавила Кейт.
– В общем-то, да, согласен. Работа должна давать твердую почву под ногами.
– Так вы всегда были оценщиком? – снова спросила она, на этот раз более уверенно.
Он поднял голову и улыбнулся:
– Нет. Мой отец держал антикварный магазин в Айлингтоне. А я выкинул фортель: после университета целый год учился на аукциониста в «Сотбис», а потом мне пришла в голову блестящая идея стать архитектором. Но вскоре, к несчастью, у отца начались серьезные проблемы со здоровьем. Болезнь Паркинсона. И пришлось мне вести семейный бизнес. – Джек помолчал. – Надо было продать его, конечно, и учиться дальше… проявить твердость, причем сделать это сразу, в тот же год. А я… я увяз…
– Как это?
– Ну, убедил себя, что надо, мол, продолжать дело отца.
– Вы не любите свою работу?
Джек пожал плечами:
– Работа есть работа, сами знаете. Да и к тому же я ощущал твердую почву под ногами, – он сверкнул ослепительной улыбкой, – по крайней мере, в первое время. Через два года бизнес все равно пришлось продать.
– А как чувствует себя ваш отец сейчас?
– По правде говоря, и сам не пойму. То ему совсем плохо, то он вдруг опять почти здоров, как прежде. Мать подумывает о том, чтобы отдать его в дом престарелых. Родители живут в Лестершире, и я вижу их не так часто, как хотелось бы.
– Вы так и не доучились?
Он положил себе еще немного салата.
– Нет. Видите ли, к тому времени я уже успел жениться. На девушке, которая зашла к нам в магазин, чтобы купить зеркало.
– Понятно. Ну и что вы ей продали?
– Ничего, у нас все зеркала были очень дорогие, у бедняжки не хватило денег. Но я угостил ее чаем, и она потом частенько стала заглядывать под тем предлогом, что вдруг, мол, появится что-нибудь подходящее. Я по всему городу разыскивал для нее что-нибудь стоящее. В конце концов даже предложил купить за бесценок довольно красивое надкаминное зеркало в резной раме: начало двадцатого века, эпоха правления Эдуарда Седьмого. С одной стороны, хотел сделать ей приятное, а с другой – так боялся, что на этом все закончится и я ее больше не увижу. – Джек улыбнулся при этом воспоминании.
– Но в конце концов у вас все срослось, да?
– Да, эта девушка стала моей женой.
– А почему вы продали антикварный магазин?
– Потому что понял: чтобы вести свой бизнес, нужно вертеться. А после смерти жены я все забросил.
Глаза их встретились.
– Два года назад она погибла в автомобильной катастрофе. – Джек произнес это быстро и ровным голосом.
«Интересно, – подумала Кейт, – он что, специально упражнялся, чтобы говорить об этом так равнодушно?»
– Очень вам сочувствую.
Между ними пробежал холодок.
– Спасибо.
Ужин продолжался в молчании.
– Как, однако, все это странно, – вдруг сказал Джек и положил вилку. – Все говорят: «Я вам сочувствую». А я отвечаю: «Спасибо». Как будто молоко в магазине покупаю. Это как-то… неправильно, ну разве можно, чтобы к этому все сводилось?! Боюсь, в конце концов от страшной трагедии остается одна только фраза: «А, это было в том году, когда погибла моя жена».
Кейт понимающе кивнула:
– Да уж, полная задница.
Он бросил на нее удивленный взгляд:
– Ну… да… гм… можно и так сказать.
– Извините, я не хотела вас обидеть. Понимаете, когда умер мой отец, я боялась говорить об этом со знакомыми, как раз из-за этих вечных дурацких штампов: ну сколько можно повторять одно и то же, словно исполняя какой-то бессмысленный ритуал. Помню, я тогда очень злилась. На всех этих людей, которые выражали мне соболезнования. Глупо, конечно, они ведь ни в чем не виноваты.
– Вы, наверное, очень любили отца?
– Да, хотя, прямо скажем, он был далек от совершенства. Заботливым папашкой его назвать трудно. Но какая теперь разница? Я мечтала, что в один прекрасный день он переменится, станет другим… И мне этого очень не хватает. Отец умер, и наши с ним отношения перешли в вечность. Поздно что-нибудь изменить, нравится тебе это или нет. Но я хотела сказать о другом. Я осталась одна со своим горем, и люди, которым по большому счету было все равно, выражали мне соболезнования, потому что так принято, а мне приходилось постоянно повторять: «Спасибо, спасибо…»