Петр второй день валялся на диване и смотрел в потолок. Изо всех сил старался заставить себя думать об убийстве следователя Садкова и с отвращением к самому себе понимал, что не хочет. Ни думать, ни тем более что-то предпринимать для сбора информации. И к Губанову ехать не хотелось. Слава богу, они со стариком договорились взять паузу на несколько дней. Николай Андреевич был не в восторге, ему явно нравилось иметь собеседника, с которым можно предаваться воспоминаниям, держа молодого журналиста на крючке и медленно, крошечными шажками приближаясь к самому главному. Но Петр заявил, что ему необходимо время, чтобы привести в порядок диктофонные записи, перевести их в текст, обдумать и взвесить.
А он что? Не обдумывает, не взвешивает, даже не переслушивает. Лежит, как куль с мукой, и таращится в пустоту. Карина сидит за компьютером, работает, то и дело поглядывает на Петра и тихонько вздыхает.
– Так и будешь лежать? – спросила она.
В голосе нет осуждения, но и сочувствия маловато. Ей непонятно его состояние, она всегда в тонусе, всегда готова к работе.
– Буду, – равнодушно откликнулся Петр.
– И долго? В прошлый раз была неделя, а сейчас сколько запланировал?
Ну конечно – план, план и еще раз план. Карина живет и работает только по плану. Ей не понять метаний творческой профессии, когда нужно придумывать, сочинять, создавать. Ей неведомо жуткое ощущение пустоты и тупика, когда все сделанное выглядит полным дерьмом, а предстоящее похоже на бездну, из которой не выбраться.
– Не знаю, – буркнул он и отвернулся лицом к стене.
– Я поняла. А если Анастасия Павловна позвонит и спросит, что ты ей скажешь? Она для тебя старалась, людей напрягала, люди работали. Нужно ведь что-то ответить.
Вот же… Хороший вопрос. Стасов, шеф Каменской, действительно напряг какие-то старые связи, и информация о Галине Перевозник, любовнице убитого Садкова, еще вчера пришла Петру на электронную почту. Галина Викторовна ныне носила другую фамилию – Демченко, ибо в конце прошлого века некоторое время была замужем за сотрудником милиции, с середины 1990-х – вдова, проживает на Текстильной улице в отдельной квартире, имеет дочь и зятя, которые живут отдельно. Пенсионерка, образ жизни довольно замкнутый, единственное социально-полезное занятие – волонтерство в приюте для животных. Недавно перенесла операцию на коленном суставе, из дому пока не выходит, по квартире передвигается с костылем. «Через пару дней будут более подробные сведения», – приписала Каменская в конце письма.
Вообще-то приписка давала некоторую свободу. Например, можно пока не ездить к бывшей пассии убитого следователя, отговариваясь тем, что хочется подождать этих более подробных сведений, дабы сделать беседу более предметной и плодотворной. Соблазн велик, ох велик!
Но почему-то Петру стало стыдно и перед Кариной, и перед Анастасией Павловной.
Петя, конечно, хотел сам сесть за руль, но Карина видела, что его желание продиктовано скорее джентльменством, обычной вежливостью. Куда ему за руль в таком состоянии? Злой, внутренне растрепанный, угрюмый. Вести машину, погрузившись в собственные переживания, – дело гиблое, особенно здесь, в Москве: нужно и за движением следить, и в навигатор постоянно поглядывать. Творческим личностям вообще лучше ездить на метро или, если есть деньги, на такси: эти люди вечно витают в облаках, а сосредоточиться на обыденном не могут. В этом Карина была твердо уверена.
Она ловко объехала все пробки и припарковала машину на первом попавшемся свободном месте. Чем хорош каршеринг, так это тем, что можно не запариваться насчет платных стоянок.
Карина немного сожалела, что пришлось оторваться от работы, тем самым нарушив график, который она сама же и составила. Но, во‐первых, предстояла беседа с женщиной, и Карина помнила, что сама предложила свое участие, а Петя счел ее резоны вполне разумными. И во‐вторых, ей было интересно. Про любовь же!
На сигнал домофона ответили не сразу. Ну, понятное дело, если бабулька еле ходит с костылем, сто лет пройдет, пока она дошкандыбает до двери.
– Слушаю вас, – донеслось наконец из динамика.