Видимо, существует какая-то женская потребность услышать о муже от других. Хотя она твердо знает, что мужа уже нет на свете, погиб и неизвестно где похоронен. Но так хочется насладиться сладкими воспоминаниями с чужих слов о когда-то самом близком человеке. Полина с неуверенной надеждой в глазах смотрела на Сергея.
Комок жалости у Сергея подкатился к горлу. Он видел эти бесконечно ожидающие лучшего глаза у беженцев, покинувших свой кров, раненых, уповающих на быстрое выздоровление и не ведающих в своей счастливой надежде, что им осталось жить совсем немного. И эти тщетно ждущие глаза всегда выворачивали его душу наизнанку. Он не стал обманывать женщину наивными воспоминаниями, что где-то мельком виделся или кто-то передавал от него ей привет, а коротко сказал:
– Нет, не встречал. Я же в шестнадцатом служил на Западном фронте, а твой Иван – на Юго-Западном. Мы с ним просто не могли встретиться.
Полина продолжала теребить углы платка.
– Не видел, так не видел, – как можно бесстрастнее, что было заметно всем, произнесла она, на что Сергей виновато повторил:
– Правду говорю, что с ним не встречался с тех пор, как он ушел в армию.
Полина согласно кивнула головой:
– Ладно, что есть, то и есть.
Она стала разговаривать с Анной, не обращая, чтобы не бередить свою душу, внимания на Сергея.
Сергей вышел во двор покурить. Было темно. Продолжал дуть холодный ветер. Из дома вышла Полина и подошла к нему. Кутая голову в платок, произнесла:
– Куришь?
– Ага.
Они замолчали. Сергею не хотелось вести с ней никакого разговора, потому что он чувствовал себя виноватым – он живой, а Иван где-то в далеких, чужих горах сложил свою горячую голову. Полина подошла к нему вплотную и прижалась грудью. Шепотом сказала:
– Бедный солдатик, как вас всех жалко… приходи сегодня ко мне? Побольше тебя расспрошу о войне… а?
Сергей вначале непроизвольно отшатнулся, не ожидая от нее такой откровенности, но это длилось какое-то мгновение и, обняв ее за плечи, прерывающимся шепотом спросил:
– Зачем?
– Я ж сказала, поговорим… а там видно будет. Придешь?
– Хорошо. Только попозже.
– Да, – так же, как и он, шепотом ответила она. – Я сейчас детей уложу спать и буду ждать тебя.
Полина пошла через улицу домой, а у него стало муторно на душе, будто уже совершил подлый поступок – ведь с Иваном они были друзьями. Он вернулся в хату и сказал матери:
– Ну, я буду спать, а то что-то сильно устал.
Мать поправила матрац на топчане, взбила подушку и мозолистыми руками разгладила простыню. Сергей лег и неожиданно для себя быстро заснул. Также неожиданно проснулся и, прежде всего, подумал: «Сколько ж я спал? Сколько времени?» Но в хате было темно, мать загасила лампу. Взял свои трофейные карманные часы, вышел во двор. Прикурил и при свете огонька посмотрел на часы. Было почти одиннадцать. Значит, он спал более двух часов. «Идти или не идти», – колебался он. Докурив самокрутку, посмотрел на темные окна своего дома, вышел со двора, пересек улицу и осторожно постучал согнутым пальцем в окно дома Полины. Послышался скрип открываемой двери, и он услышал шепот Полины:
– Заходи. Что так поздно?
– Спал.
– Я так и думала. Все солдаты после фронта гаразды спать.
Она в темноте провела его в маленький закуток за печкой.
– Снимай шинель… раздевайся.
И, словно боясь, что он передумает, обхватила его шею, стала торопливо-бесстыже целовать его в губы, щеки, шею…
– Намаялся на фронте, теперь отдохни…
…Анна слышала, как Сергей вышел во двор и ждала, когда он вернется, но сын не приходил. Мать встала, вышла на кухню и села на неостывший от сыновнего тепла топчан. «Уговорила все-таки Полина. Ни одного солдата не пропустит, – недовольно подумала она. – Вот сучка!»
4
Петр находился в Лутугино – шахтерском поселке недалеко от Луганска. На паровозе, вместе со своем постоянным старшим напарником машинистом Максимом Корчиным, им предстояло взять двадцать вагонов угля. Подогнали паровоз к погрузочной площадке шахты и остановились – пути занимал порожняк и его надо было перегнать на другие пути. Максим – пожилой машинист лет пятидесяти с седыми, перепачканными угольной пылью волосами, торчащими из-под замасленной форменной фуражки, сердито сказал Петру:
– Куда все пропали? Сбегай в диспетчерскую и узнай, где уголь, и пусть освободят пути.
Петр пошел к пропыленному угольной пылью, черному от грязи, – что было обычным для шахт, – зданию диспетчерской. Через дверь изредка входили и выходили люди, внутри слышался шум. Петр вошел в комнату и увидел, что в ней находятся человек сто, одетых, в основном, в шахтерские робы. Некоторые сидящие за столом были одеты, как конторщики. Большая часть присутствующих стояла. Было душно от махорочного дыма и вспотевших тел. Шел какой-то серьезный разговор, все были разгорячены. Пока Петр осматривался, пытаясь понять, что здесь происходит, к нему обратился человек, ведущий это собрание, в чистом, но уже достаточно потертом костюме: