– Ну, а с Полиной думаешь одружиться?
– Пока не думал.
Мать помолчала, пожевала бледными губами и снова, как бы про себя, сказала:
– Ты ж молодой, красивый… уже и должность имеешь, мог бы найти и девчонку. Вон их зараз сколько. Мужиков-то поубивало, а девок – много. Мог бы и пошукать кого-нибудь.
Мать часто в семье говорила по-украински, и Сергей знал этот язык. Он давно ждал этого разговора, но, как всегда бывает, именно этот разговор застал его врасплох, поэтому, не зная, что ответить, сказал:
– Нет времени. Вот освобожусь и поженимся.
– Мужикам всегда некогда, – ворчливо проговорила мать. – Идете туда, что ближе лежит и легче достать. Где проще. Не пара она тебе, Сергунь.
– Почему?
– Дети у нее, зачем они холостому нужны… да и мало ты ее знаешь!
Мать не могла сказать сыну в глаза того, что знала про Полину. Но неожиданно вмешался отец:
– Мы вот с матерью думали и хотим тебе сказать так – или женись, или заканчивай спать у нее. А то от людей стыдно. Пришел солдат, революционер говорят… и тоже туда полез, непутевый. Быстрее решай.
Сергей обиделся на отца за такие слова и ответил:
– Сам решу, что делать. Не надо мне советовать.
Попрощавшись, он вышел из дома. В начинающих сумерках на улице играли дети Полины и его брата Петра. Играли дружно, и их звонкие голоса светлыми лучами пронизывали сумерки.
«У них нет таких проблем», – подумал Сергей и пошел к Полине. Ей он ничего не сказал о разговоре с родителями, но, видимо, Полина чувствовала своим бабьим нутром о неприятном для Сергее разговоре, и старалась во всем угодить, поливая ему на руки водой перед ужином, вытирая ему лицо и шею полотенцем, подавая постные щи, положила в тарелку лишний кусочек мяса, который предназначался ей, и с ласковой грустью смотрела на неожиданно свалившегося ей, перестарке, молодого мужика, привыкающего к простой неграмотной бабе…
Из воспоминаний его вывел голос Иваненко:
– Казаки!
Из-за холма по дороге поднимались верхом на конях с десяток казаков. До этого проходили крестьяне и жители города, недоуменно глядевшие на приготовления красногвардейцев. Федоренко заскочил в сарай и хрипло выдохнул прямо в лицо Сергея:
– Давай их подпустим поближе и шарахнем из пулемета.
Сергей вложил в пулемет патронную ленту и обратился к Иваненко, которого обучил пулеметной стрельбе:
– Если казаки полезут на рожон, дашь очередь вверх, над головами. А потом смотри по обстановке. Но вначале пуганешь. Понял?
– Понял, – хриплым от волнения голосом ответил Иваненко.
Федоренко суетливо хрипел:
– Ты что, хочешь их отпустить? Глупо делаешь. Это ж живая контрреволюция лезет на нас! Надо им врезать!
– Нельзя. Потому, что она живая!
Сергей потянул Федоренко за собой из сарая, чтобы он ничего не натворил. Тот неохотно пошел следом.
– Зря ты, Артемов, их близко подпускаешь. Потом не справимся, порубят они нас.
– Ты думаешь, они хотят с нами драться? Это им, как и нам, не нужно. Сначала выясним, что им нужно.
Федоренко недовольно сопел, изредка выбрасывая через рот невнятные ругательства. Они подошли к месту, где долбили в мерзлой земле ямы для столбов шлагбаума, и Сергей распорядился одному остаться, а двоим отойти метров на десять и внимательно наблюдать, как будут развиваться события и, если что-то будет разворачиваться неприятное, прийти на помощь.
Казаки медленно приближались, у всех за спиной были винтовки. Федоренко хрипло шептал:
– Нельзя этим сукиным детям близко давать подъезжать. Давай с пулемета! – и косился на Сергея огненно-черным глазом.
Чтобы сбить напряженность Федоренко, которая передавалось ему, Сергей спросил:
– Ты лучше скажи, где ты голос потерял? В церковном хоре или по пьянке?
– Смеешься! – зло бросил Федоренко. – Вот если бы ты двенадцать лет простоял в воде на Алчевском заводе, веничком бы брызгал на чугунные чушки и обратно вдыхал пар и гарь, то ты бы совсем без голоса остался! А ты толком еще и не работал! И ты по сравнению со мной – молокосос, только с пулемета научился стрелять!