– Погоди, барин, не торопись сматываться. Давай по-хорошему разберемся. Крестьяне требуют, чтобы ты подписал документ об отдаче всей земли им. И чтоб потом не было претензиев.
Тихоцкий напряженным голосом ответил:
– Берите. Вы ж сами хозяева теперь. Все теперь ваше. Дайте только уехать. Видите, сын еще не залечил рану, ему тяжело. Да и жена его боится…
Толпа молчала, лишь изредка можно расслышать крепкое крестьянское слово, но ясно было слышно тяжелое, натужное, нутряное дыхание народа, и если его не сбить, то зверь в обличии толпы был готов выскочить на волю. Русский народ, как коллективный в своем единстве зверь, непредсказуем и потому – страшен. А Пыхтя продолжал гнуть свою линию, понятную только этому зверю, раззадоривая его темную душу, одинаково опасную, как для окружающих, так и для укротителя.
– Нет, вы хороший барин, подпишите бумагу, что сами добровольно отдаете землю, чтобы потом, если вернетеся, закон был на нашей стороне…
Зверь удовлетворенно заурчал в утробе толпы, и послышались крики «Правильно!», «Треба по закону, нехай сам виддаст!».
Тихоцкий снова стал говорить, стараясь перекричать толпу:
– Комиссары объявили всю землю вашей. Вот и берите! Что еще надо? Все в амбарах, оставляю вам. Ничего не беру, – его голос окреп. – Вы это все сами зарабатывали, вместе со мной. Теперь оно ваше. Дарю! Отдаю. Как хотите! Что хотите, то и делайте!
Толпа одобрительно загудела, услышав добрые слова Тихоцкого, и зверь приумолк. Но Пыхтю нелегко было провести, и он продолжал гнуть свою линию.
– Что вы обрадовались, как малые дети. Он сказал «ваше», и вы растаяли, как сахарный пряник! – накинулся на толпу. – Слыхали, что рада в Киеве сказала – пока землю не брать, нехай все будет у хозяев. И они вроде собираются писать закон о земле. Протянут время, насобирают гайдамаков, придут сюда и выпорют ваши дурные задницы… и все опять отдадут панам. Надо быть умными. Пусть он подпишет бумагу, что все отдает вам, и в первую очередь – землю, и едет, куды хочет. Вот, что вам надо. После тогда никто не скажет, что мы поступили не по закону. Если придет новая власть, у нас будет его документ. Он своими руками землю отдал и с нас не будет спросу. Вот тогда станете настоящими хозяевами земли и всего остального.
Толпа, которая только что одобрительно внимала словам барина, возмущенно загудела. Гнев закипал в звере с новой силой.
– Гумагу! Без документу не пущать его! Из анбаров поделим поровну! Барина в холодную и не кормить, поки не образумится! Сынка теж! У-у-о-о-о!
Холодный воздух, прогреваемый утренними лучами солнца, неестественно быстро накалялся извечной ненавистью раба к своему хозяину, и достаточно было неосторожного слова с любой стороны, чтобы произошел взрыв. Тихоцкий был тверд в том, что документ не подпишет. Напрягая горло, переходя на крик, он бросил в толпу новые искры:
– Я не признаю киевской рады! Я признаю только российскую власть! Если Богу угодно, чтобы в России была власть комиссаров, пусть будет так. Я подчинюсь только российской власти. Раз она сказала, что земля ваша, пусть так и будет! Я не против. Берите! Без всяких документов. Земля – ваша!
Но широкий жест помещика уже не возымел действия. Толпа нутром чувствовала, что земля теперь их, но вечная боязнь за свое будущее, выработанная веками и тысячелетиями, требовала дополнительных гарантий, и она исторгла из своей животной утробы рык зверя:
– Бумагу! Гумагу!! Документ!!!
Наиболее нетерпеливые полезли на крыльцо. Пыхтя матом сгонял их обратно. Но черная от вечного труда, в прохудившихся ватниках, из дыр которых выплескивалась клокочущая, безумная, всегда готовая на жестокий и кровавый бунт славянская душа выплеснулась наружу, затопив ненавистью утренний чистый воздух. Казалось – солнце из алого стало багровым и застыло в своем движении, не в силах подняться над землей. Зверь с ревом вышел из клетки народной души.
Крестьяне охватили Тихоцкого за полушубок и были готовы впиться своими вечно черными от земли-матушки, негнущимися, в твердых мозолевых наростах пальцами в чисто выбритую шею барина. Замелькали подвернувшиеся под руку вилы, колы, дубины. Кто-то зажег факел и побежал к дому, пытаясь свою огненную очумелость бросить внутрь дома. Распахнулись ворота хлева, сараев, амбаров. Дырявые ватники и грязные полушубки тянули из них лошадей, коров, зерно – все, что попадалось под руку. Зверь наслаждался своей силой, рвал все по кусочкам из-за обильности пищи, не стараясь съесть что-то полностью.