Но Платов Второй не сказал ей «молодец». Даже не оглянулся на неё.
Он шёл и сердито ворчал:
— Людей мало, машин мало. Снимешь со стройки — работу сорвёшь.
И вдруг услышал за спиной тоненький голос Таиски:
— А Илюша говорит, если машины в гору не въедут, из чего тогда вы будете строить?
Платов Второй на ходу обернулся. Он и не заметил, что Таиска идёт за ним. И сейчас растерянно поглядел на маленькую тёмную фигурку.
— Что? Илюша так сказал?
— Да, — ответила Таиска. — И я сама тоже видела, как они сползают. А ведь краны их ждут, да? Мы уже под колёса ветки бросали, а машины всё равно никак не едут, — сказала Таиска.
Платов Второй крепко взял за руку Таиску, чтобы она не скользила и не падала.
— Ребята вы мои, ребята, — проговорил он, хотя Таиска тут была одна и других ребят не было. — Радостно строить для вас.
И это было, пожалуй, ещё лучше, чем слово «молодец».
Дорога, спускаясь, обогнула выступ горы, и Платов Второй с Таиской увидали яркие фары грузовиков.
— Пойдём скорей, — сказал Платов Второй и поднял Таиску на руки.
— Я тяжёлая! — запротестовала она и тут же почувствовала, как гудят усталые ноги и как хорошо сидеть у Платова Второго на руках.
— Сиди, пушинка, — сказал Платов Второй, — и не командуй.
Острые лучи пронизывали мглу, дождь перестал, но водяная пыль висела в воздухе, и казалось, фары дымятся. Свет выхватил из темноты кусок дороги и работающих на ней людей.
— Там не наши ребята, — удивилась Таиска.
В самом деле, тут теперь было много людей. Скрипели лопаты, слышались голоса. Таиска увидала женщин, узнала школьников из старших классов и девушек с рыбозавода.
— Но-но, милая, поспеша-ай! — услышала Таиска и узнала тётю Нюру, продавщицу, которая днём мороженым торгует. Накинув на голову клеёнку, она вела под уздцы лошадь. Бока у лошади блестели от дождя. Чавкая копытами по грязи, напрягаясь, она тащила телегу со шлаком. А люди везли шлак тачками, оскальзываясь на переброшенных через промоины и ямы досках. Люди тащили шлак волокушами и даже вёдрами. Ссыпали его на разбитую дорогу, ровняли лопатами, трамбовали деревянными бабышками. И уж изрядный кусок дороги, тот самый, по которому три часа назад сполз грузовик, был засыпан и разровнен.
— И дедушка Матвеюшка тут! — воскликнула Таиска. — И даже старый почтальон Кузьма Семёнович!
Платов Второй молча опустил Таиску на дорогу и сбежал вниз с горы.
Он увидел Надежду Ивановну, остановился перед ней, откинул капюшон и сказал:
— Спасибо тебе, Надя!
— Я тут ни при чём! — ответила Надежда Ивановна. — Это Татьяна Евстафьевна подняла старых комсомольцев. Ну, а мы, среднее поколение, за ними пошли. А зелёная молодёжь — за нами. — Она подула на покрасневшие ладони и снова взялась за лопату. — Какая у тебя мать, Илья, слов не найду!
Таиска увидала бабу Таню. Она сидела посреди дороги на большой запасной шине от грузовика. Покрытая тёмной шалью, в юбке, до колен вымазанной глиной, в брезентовых рукавицах, баба Таня, склонившись, прямо руками ровняла шлак, высыпанный на дорогу.
— Сюда покрупней подсыпьте, ребятки! — командовала она своим певучим голосом. — Ну-ко, милок, потрамбуй!
И какой-то высокий парень изо всей силы трамбовал шлак тяжёлой деревянной бабышкой.
— Мама, — позвал Платов Второй, наклонившись к ней, — устали, верно?
Она подняла к нему лицо, и Таиска увидела, как глаза её засияли добрым светом.
— Мы всем народом, — сказала баба Таня. — Народ дунет — ветер будет!
Платов Второй взял её руку в огромной брезентовой рукавице и подержал в ладонях, будто согреть хотел.
— Ты обедал сегодня, сынок? — спросила баба Таня.
Больше из их разговора Таиска ничего не услышала, потому что дедушка Матвеюшка, разгребавший лопатой гору шлака, запел. Он запел тонким голосом:
И работавший неподалёку старый почтальон Кузьма Семёнович сразу же расправил сутулые плечи, вытер взмокший лоб и подхватил:
Голоса их вздрагивали, наверное, от сырости и непогоды, но тут все разом поддержали песню: и Надежда Ивановна, и молодые девчонки, и ребята, которые не знали слов, но всё равно пели. И песня зазвучала крепко и дружно под стук бабышек и скрежет лопат.