— то норов, что ни душевая — то характер. А если ни ванной, ни душевой, ни даже бойлерной никакой на пути? Тогда фляжку пристроишь на дереве, пробку чуть приот-винтишь — мойся. Можно и без воды: полстакана водки на тряпицу, оботрёшься весь — как новорожденный.
К тому же: чаще моешься — реже стираешь.
Калачов понюхал рубашку. Ничем. Годится.
Он оделся. Повязал на шею щёгольский платок и растрепал шевелюру. Арт-подготовка: русские идут. Прямой и важный, покинул номер. Горничная в коридоре поздоровалась первой: «Гутен морген». Приятно.
И портьерша с улыбкой: «Гутен морген».
Милые девушки. И вообще, немцы симпатяги, но язык у них какой-то гробовой: с утра все о морге.
Никогда их не любили на Руси — немтырями звали.
Ну что, где у них тут столовая? (Так держать — снисходительно, но не развязно).
Светлый зал ресторана. В глубине за столиком двое русских: Винтер и Кавычко. И тут подгребает к ним третий — такой же русский Амбарцумян. И они напиваются, естественно, как черти.
И нет здесь никакой игры слов, всё буквально: двое русских. Издалека видать наших в чужой стране: матовые они потому что, а те — глянцевые. Те — глянцевые, а наши
— матовые, пористые —всё впитывают, впитывают. И пусть один по фамилии — немец, а другой — украинец, всё равно они матовые ребята, и Амбарцумян — такой же. Как тут не напиться?
«Я тоже русский, можно к вам?» — как в разреженном пространстве кричит Калачов, дублируя сообщение жестами. Кругом вата чужого языка, и как сквозь вату: «Привет, привет... Я Винтер, а это — Кавычко из Киева. Олесь, ты же в Киеве сейчас?.. Да... Да... Я вот тоже тут фильм привёз, Пети Денежкина. Калачов — моя фамилия... Знаем, знаем, в каталоге видели... Завтрак —даром... Даром?! А ужин?».
О, даром! Безвозмездно! Калачов пружинистым шагом идёт к «шведскому столу». Там такая выкладка... Калачов набирает на блюдо деликатесов груду, сверху наваливает ещё одну груду, посыпает зеленью, прижимает сверху вазочкой бланманже, один мизинец просовывает с ручку кофейной чашечки, а другим подхватывает банан и идёт к «русскому» столу. Оттуда официант отбегает с горой грязной посуды, там Винтер и Кавычко развалились в креслах, ослабили пояса.
«Киношное дело — халява в законе», — рубает балык Калачов. Винтер и Кавычко согласно кивают, им нравится. «Жаль, что у них нет подносов», — Калачов делает вторую ходку к кормушке, набирает полную миску «тутти-фрутти» или как у них это называется — разноцветные кубики тропических фруктов в собственном соку, сгребает ещё что-то там в ярких пакетиках...
На улицу киношники выходят, как три жирные утки.
Солнце. По газону бродит юноша в клетчатом фартуке, клетчатой кепочке и с острой палкой в руках — ищет мусор. Увидит бумажку — наколет её на палку. Если нет бумажки — листик какой-нибудь опавший наколет.
Зато граффити, аэрозольная живопись, — везде, на всех заборах и столбах, сплошь и с большим изыском: знаки, буквы, буквы, символы. Красочная, но ведь чушь наверняка. Хорошо, когда не знаешь языка и живёшь не здесь,