Мама рассказывала мне об этом периоде жизни своего отца. Особенно ей запомнилось, как красноармейцы рыли ямы и закапывали в них тонны вшивой одежды - островерхие войлочные туркменские шапки, чепаны, чалмы и прочую среднеазиатскую экзотику.
На Курскую дугу дед попал по своей воле. Командир, который должен был везти очередную партию мобилизованных на фронт, заболел дизентерией, и он его заменил. На Дуге свободных полевых командиров не нашлось - понятно, - дед предложил услуги, и был отправлен на передовую. Рассказывая мне об этом, он сказал, что в первый день в окопах потерял больше людей, чем в атаке, потому что туркмены «голосовали за немцев».
- Голосовали?! - удивился я. – Как это?
- Да просто. Поднимут правую руку над бруствером и голосуют, - отвечал он, странно блестя глазами. - А немцы хохочут и стреляют одиночными, как в тире. Троих расстрелял... расстреляли перед строем, пока «выборы» прекратились.
С оставшимися красноармейцами дед проявил чудеса храбрости - через год, когда он, отозванный с фронта, вновь заведовал распредпунктом, его нашел орден Красной звезды, хотя дважды репрессированный беспартийный офицер вряд ли мог о нем и мечтать.
В сорок пятом, в Венгрии, в ходе одной из зачисток, дед с лихвой рассчитался за сытную и спокойную тыловую жизнь. В одном из подвалов Буды жизнь его круто переломилась - эсэсовец-гигант выскочил из-за угла, убил солдат, шедших впереди, и пошел, отбросив отказавший автомат, на деда. Тот разрядил в него свой трофейный «парабеллум», это не помогло - уж очень крупным был немец, и сапог эсэсовца ударил в пах, потом в живот. Чудом деду, весившему килограмм пятьдесят, удалось перевести бой в партер, в котором он, уже полумертвый, дотянулся до горла немца зубами.
- До сих пор помню вкус его крови… - говорил он мне, нервно сглатывая слюну.
Честно говоря, я не думаю, что дел воевал за Родину – слишком много он от нее вынес. Он просто был офицер и мужчина. А офицер и мужчина делает то, что нужно делать – защищает свою землю и свой народ.
После излечения деда разжаловали в старшие лейтенанты: в госпитале он с другими ранеными сбросил с пятого этажа немецкого летчика по какому-то недоразумению помещенного в палату с теми, кого он бомбил полдня назад. А что за контузия случилась в Буде, и что толкнуло его на этот безжалостный поступок, я узнал от матери. Оказывается, после той схватки с эсэсовцем, он не только был вынужден всю оставшуюся жизнь носить бандаж, прикрывавший брюшную грыжу, но и перестал быть мужчиной в известном смысле слова. После госпиталя и разжалования деда перевели в Вену, в чистилище, в нем он до сорок шестого года занимался денацификацией, слава богу, если вы не знаете, что это такое.
С войны дед мог и не вернуться – поезд в котором он ехал, спустили под откос бандеровцы, но ему повезло: опоздал, пойдя во Львове за кипятком и прочим. Жене он привез трофейные колечко с рубином и бриллиантами, такие же сережки, выменянные на что-то там в Вене. А сам устроился ревизором и дома появлялся раз в два месяца.
Вот такой был дед. И никакой трагедии в его внешности и поведении я не замечал, скорее, наоборот, весело он жил, никогда ни на что не жалуясь. К Сталину, дважды пытавшемуся его убить, относился серьезно. Все умел, мог сварить плов из топора, построить дом, любил выпить и повторить. И умер стоя. Час стоял, упершись об стол окоченевшими руками, пока бабушка не заподозрила неладное.
Найдутся люди, которые скажут: «Ну и человек был ваш дедушка… Боролся против народно-освободительного движения в Средней Азии, пол-войны в тылу просидел, потом расстреливал своих солдат. Дальше - больше. Зачистки в Буде - знаем, как это делается, видели в кино. Бросил гранату в подвал, потом посмотрел, кого убил - фашистов или перепуганных мадьярских детей. А перегрызенное горло? А убийство тяжелораненого пилота? А денацификация, то есть физическая ликвидация эсэсовцев?»
Да, это так. Но убийцей дед не был. Он жил в своем времени. Жил во времени, в котором расстреляли почти всех его родственников, в том числе, отца и мать. А человек, у которого расстреляли почти всех родственников, в том числе, отца и мать, относится к жизни несколько иначе, чем просто человек.