Извозчик натянул вожжи, обернулся к седоку, хитро прищурился:
— Маловато даете, Савва Тимофеевич, овес нынче, сами знаете...
— Насчет овса потолкуем по дороге. Поехали...
Не первый раз Константин Сергеевич и Владимир Иванович были гостями Морозова, но каждое новое посещение этого дома дополняло их восхищение творчеством Шехтеля. Гостей поражало и новое возрождение готики во внешних формах современного строения, и смелое использование чисто театральных световых эффектов во внутренней планировке. Переход из мрачноватого вестибюля в аванзал, пространство которого как бы расширялось громадным, во всю стену, стрельчатым окном, волновало как выход из кулис на сцену.
— Мне вспоминается Алупка, Воронцовский дворец,— заметил Немирович.
Зинаида Григорьевна улыбнулась Францу Осиповичу. Нетрудно было понять, что зодчий выполнял пожелания хозяйки.
Через гостиную в стиле «рококо» прошли в курительную. Темное дерево панелей и над ними панно работы Врубеля подсказали начало общей беседы.
— Врубель поразил меня как декоратор своими росписями еще в Киеве, и я рад, что удалось привлечь его к сотрудничеству,— сказал Шехтель.
— Композиция этой капеллы близка мне вашим с Врубелем деумвиратом.— И Немирович широким жестом пригласил всех подойти к живому панно — окну, выходящему в сад.
Оглядев собеседников, Савва Тимофеевич в раздумье произнес:
— Да, принцип «изнутри наружу», осуществленный Федором Осиповичем в нашем доме, думается мне, годится и для общественных зданий.
— Насколько я понял вас, милостивые государи,— начал Шехтель с немецкой чопорностью, — новый театр, как учреждение общественное, должен и внешним видом своим, и внутренним благоустройством удовлетворять чаяниям интеллигенции, соответствовать духу репертуара и творческому кредо труппы.
— Именно так, Франц Осипович,— кивнул Станиславский.— Нам нужны отнюдь не зрелищная парадность, не угодливость перед зрителем, — этого предостаточно в облике казенных императорских театров. Перво-наперво удобства для тех, кто служит зрителю своим искусством,— вот что требуется нам. Мы стремимся не ошеломлять зрителя, а воспитывать, не ублажать его, а будить в нем мысли. И потому в зрительном зале не должно быть ничего отвлекающего зрительское внимание от сцены.
— Разделяю ваши вкусы, господа. Никакой лепнины на потолке, никакой позолоты мебели, упаси бог от бархатной обивки лож. Кресла под мореный дуб, простые, строгие...
— И в фойе никаких роскошеств. Комфорт самый минимальный,— подсказал Немирович. — Зато на сценической площадке, в уборных артистов — максимум удобств, деловых удобств. Еще крайне важно инженерное оборудование. Да, да, не побоюсь этого слова применительно к театру.
— Понимаю, понимаю, — соглашался Шехтель,— вращающаяся сцена, световые эффекты... Боюсь, впрочем, что при нашей российской скудости в машинном хозяйстве тут не обойтись без заграничных заказов. А это немалые деньги. Как, Савва Тимофеевич, осилим?
— Сдюжим с божьей помощью,— Морозов пыхнул папиросой,— Машины купим за границей, а машинистов найдем у себя. Могу порекомендовать кое-кого из ореховских фабричных мастеров. Есть у нас такие — Левше не уступят. А по части электрической сам готов помогать. У меня, между прочим, еще с ребяческих лет страсть ко всяким иллюминациям, фейерверкам... Да, знаете ли, влеченье, род недуга...
И он смущенно улыбнулся.
Станиславский и Немирович озабоченно переглянулись. Какую цену заломит знаменитый зодчий? Но спросить напрямую как-то не решались. Не касался этого вопроса и Морозов. После томительной паузы он наконец вымолвил:
— Что же касается финансовой стороны дела, то...
Тут, Шехтель предупредительно поднял руку:
— Об этом, милостивые государи, говорить не будем. Заказ театра, украшающего ‘Москву, я почитаю за честь выполнить безвозмездно.
Станиславский и Немирович оцепенели. Морозов рассмеялся:
— Знай наших! Фамилия Шехтель иностранная, а размах у Франца Осиповича истинно русский, — И добавил, не скрывая торжества: — Насколько я знаю театр, господа режиссеры, неожиданная развязка — самое драгоценное в спектакле...