Хоть и далеко еще было до премьеры в новом помещении на Камергерском, Немирович все чаще заглядывал на стройку. Как-то ночью Владимир Иванович долго бродил меж кирпичных стен нового корпуса — не было еще там ни зрительного зала, ни сцены. Но работа спешная — торопились к открытию сезона — шла круглые сутки. В разных углах наперебой стучали молотки, топоры: одни звонко — по металлу, другие глухо — по дереву. В деревянной паутине лесов шипели дуговые фонари, Штукатуры отхлестывали стены известкой.
В поисках Морозова Немирович облазил все этажи строительной клетки, пока добрался до самого верха. Воздух под сырым потолком был спертый, пахло угаром.
— Вот он наконец,— обрадовался Владимир Иванович, выходя из люка и завидев приземистого маляра в холщовом халате, перемазанном краской,— Однако, Савва Тимофеевич, вас не сразу найдешь. Я по спине узнал, очень она у вас характерная, выразительная...
Маляр обернулся, сощурился:
— Здравия желаю, господин директор.
Левой рукой маляр прижимал к потолку деревянную линейку, в правой держал кисть, в то же время оживленно объясняя что-то стоявшему рядом юноше в потрепанной студенческой форме.
— Вот будущий инженер проходит у меня практику. Не по своей, правда, специальности,— пояснил Морозов Немировичу и обратился к студенту: — Вы как будто бы горняк, молодой человек?
— Точно так, Савва Тимофеевич.
— Не важно... Сегодня поможете мне по малярной части. Берите халат, начинайте...
Накрашенные серебристые линии, каждая шириной этак пальца в три, тянулись через весь потолок. Крайняя слева была только еще намечена угольным пунктиром. У студента с непривычки тряслись руки, линия ложилась неровно. Краска текла по рукам.
— Берите больше краски. Не нажимайте,— продолжал мануфактур-советник урок малярного ремесла.— Вот так... Теперь пойдет хорошо.
Сам он красил с увлечением. Отпустив правило, отступал назад и, наклонив голову набок, прищурившись, любовался своей работой, как художник удачным мазком на холсте.
Закончив свою линию, Морозов вытер о халат грязные руки, придирчиво оглядел потолок. И только после этого продолжил разговор с Немировичем.
— Как на ваш вкус, Владимир Иванович? По-моему, белое с серебром изящнее, чем с золотом. Не правда ли? Золото кричит... В зрительном зале должны быть спокойные краски, чтобы ничто не отвлекало внимания зрителя от сцены. Гражданский пафос может быть облачен и в форму лирическую. Как нельзя лучше отразит ваши творческие искания стилизованная волна на занавесе, задуманная Шехтелем,— И снова обратился к студенту: — Так-то, молодой человек. Для вас большая честь красить этот потолок... Единственный в мире театр... Вы бывали на наших спектаклях? — Потом, считая, видимо, урок законченным, он оставил студента продолжать работу и вместе с Немировичем начал спускаться по лесам.— Очень хорошо, что вы зашли, Владимир Иваныч, именно ночью. Днем такая суета. Пойдем в контору, потолкуем. Не только у вас ко мне, но и у меня к вам есть немало вопросов.
Светало, когда коллеги-директора вышли на пустынную Тверскую. Немирович подозвал дремавшего на углу извозчика.
Морозов, прощаясь, сказал:
— А я пешочком прогуляюсь, продышусь... Голова что-то тяжелая.— Но прежде чем зашагать по Газетному переулку к Никитской, напомнил: — Послезавтра жду вас и Константина Сергеича на Спиридоньевке. Покажу вам свои опыты по электрической части.
Огромный особняк по летнему времени пустовал. Супруга мануфактур-советника вместе с детьми жила в загородном поместье Покровском.
Встретил гостей усатый жгучий брюнет гвардейского роста в черкеске с газырями и кинжалом у пояса — черногорец Николай. Он был известен всей Москве своей экстравагантной внешностью.
— Прошу, господа, Савва Тимофеич приказали: как прибудете, в сад вас проводить.
Пошли в сад. Там под сенью вековых деревьев, украшавших когда-то еще аксаковскую и Дмитриевскую усадьбы, стояли театральные софиты, прожектор. По траве змеился толстенный кабель, протянутый от домика собственной электростанции, которая обеспечивала освещение особняка.