Так или иначе, Андреева — член партии большевиков — имела самое прямое отношение к конспиративным делам. Но финансами подпольной организации ведал до сей поры Красин. Однако, судя по последним словам Морозова, произнесенным теперь в Виши, Красин знал далеко не все.
Савва Тимофеевич глянул на собеседника в упор прежними своими глазами, зоркими и колючими, сказал, раздельно произнося слово за словом:
— Мария Федоровна Андреева в случае чего вас выручит...
— Погодите, Савва Тимофеевич,— встревоженно спросил Красин,— какой случай вы имеете в виду?
— Разные могут быть случаи...— Морозов, отвернувшись, смотрел в сад, говорил тихо, почти шепотом: — Мария Федоровна знает мою волю...
— Трудно понять вас, Савва Тимофеевич,— Красин чувствовал себя растерянно.
— Со временем поймете. А пока расскажите о съезде вашем. Стало быть, курс взят на вооруженное восстание, значит, не пропадет Россия...
Тем временем из сада возвратилась Зинаида Григорьевна, пригласила пить кофе. Но Леонид Борисович, поблагодарив, откланялся. Он торопился к поезду.
Встреча с Красиным, которого Морозов почитал как человека энергичного и прямого, все же оставила некий неприятный осадок. Потому, наверное, что Савва Тимофеевич почувствовал себя должником, и к тому же не очень кредитоспособным... Ощущение неловкости обернулось обидой, раздражением. Однако не против Красина и единомышленников его — революционеров, которым капиталист Морозов добровольно взялся помогать при всей своей противоположности их социальных позиций. Нет! С острой неприязнью думал Савва Тимофеевич о тех, кто вытолкнул его из привычной среды, лишил его не только власти, но и возможности распоряжаться личными доходами.
«Господа пайщики упорствуют как во времена Морозовской стачки. Они забыли, что именно он, Савва, провел модернизацию Никольской мануфактуры, благодаря которой удалось не только восстановить репутацию фирмы в глазах общественного мнения, но и увеличить доход. Скольких сил тогда это стоило!.. А теперь он уже не тот, смертельно устал от всего...»
Вскоре Морозовы отправились из Виши на Лазурный берег.
Там чудесная майская погода заметно взбодрила Савву Тимофеевича, настроила на шутливый лад.
— Итак, Зинуша, мы с тобой в Канне... Место почти евангельское. Помню что-то насчет Иисуса Христа в Канне Галилейской.
— Не богохульствуй, Савва,— строго заметила Зинаида Григорьевна.— Не всегда уместны твои остроты.
Но Савва Тимофеевич не унимался:
— Ладно, спустимся с небес на грешную землю. Гостиница наша громко именуется «Царский отель». Не случайно ты выбрала именно ее. Всю жизнь стремилась быть поближе ко двору,— Морозов чуть коснулся губами надушенной, тронутой легким загаром щеки жены.
Суровость Зинаиды Григорьевны мигом растаяла:
— А ты по-прежнему якобинец, любезный супруг. Впрочем, надеюсь, здешняя теплынь несколько смягчит твои непреклонные взгляды, воспитанные в нашем российском климате. Вспоминаю Ключевского: как влияют природные условия на становление национального характера.
— Не только Ключевский так думает, Зина. И марксисты, тобой не любимые, признают это.
— Возможно. Правда, я не читала сочинений твоих друзей, да и вряд ли прочту когда-нибудь,— Зинаида Григорьевна снова посуровела: — Оставим политику, Савва.
— Оставим,— согласился муж.— Займемся лучше жильем, устроимся тут как следует...— И обратился к слугам, вносившим чемоданы: — Это, пожалуйста, вот сюда, это — в спальню, это — в гостиную.
И сам начал расстегивать ремни портпледов, щелкать замками. Устраиваться на гостиничном новоселье Савва Тимофеевич любил всегда, проявлял при этом хозяйскую озабоченность.
«Хороший признак»,— подумала Зинаида Григорьевна и сказала:
— Так ты тут хлопочи, Саввушка, а я пойду вниз, погляжу, как наш доктор обживает свой номер.
Прежде чем выйти, она распахнула двер на веранду. Отсюда, из бельэтажа, Средиземное море ошеломляло безбрежной синью. Оно слепило глаза, искрилось под солнцем. Влажный ветерок," шелестя листвой тенистого парка, заметно смягчал майскую жару.