Ввиду этого, воспользовавшись существующим у старообрядцев обычаями не произносить надгробных речей, я пригласил к себе попечителей Рогожского кладбища, коим предложил войти в сношения с распорядителями похорон, чтобы этот обычай нарушен не был; независимо сего ввиду большого стечения публики, в особенности рабочих, мною был усилен местный наряд полиции...
...К изложенному присовокупляю, что, по полученным мною из вполне достоверного источника сведениям, покойный Савва Морозов еще до смерти своей находился в близких отношениях с Максимом Горьким, который эксплуатировал средства Морозова для революционных целей. Незадолго до выезда из Москвы Морозов рассорился с Горьким, и в Канн к нему по поручению Горького приезжал один из московских революционеров, а также революционеры из Женевы, шантажировавшие покойного, который, к тому же, к тому времени был психически расстроен. Под влиянием таких условий и угроз Морозов застрелился. Меры по выяснению лица, выезжавшего из Москвы в Канн для посещения Морозова, приняты» 20.
Документ этот уместно сопоставить с выдержкой из мемуаров графа С. Ю. Витте, касающейся опасной для самодержавия общественной деятельности С. Т. Морозова.
«...Он попался в Москве. Чтобы не делать скандала, полицейская власть предложила ему уехать за границу. Там он окончательно попал в сети революционеров и кончил самоубийством».
Всесильный премьер империи располагал обширной информацией, получаемой от секретных агентов полиции. Отнюдь не симпатизируя Морозову и откровенно ненавидя революционеров, сановник постарался всячески очернить их в глазах своих будущих читателей и вместе с тем отвести возможные подозрения от властей — истинных виновников самоубийства известного в стране общественного деятеля. Но это явно не удалось графу Сергею Юльевичу. Никаких доказательств шантажа Морозова со стороны революционеров в архивах полиции нет и в помине, а фразы: «...Он попался в Москве. Чтобы не делать скандала, полицейская власть предложила ему уехать за границу» — прямо указывают на то, что Морозова шантажировала именно охранка.
И наконец: зачем революционерам было угрожать Морозову? Еще задолго до отъезда за границу он вручил Марии Федоровне Андреевой страховой полис на 100 тысяч рублей на случай своей смерти для передачи этих денег большевикам. Значит, он заранее решил расстаться с жизнью. Но не забыл при этом своих обязательств перед нарастающей революцией.
Свидетельства Марии Федоровны Андреевой на сей счет не оставляют сомнений. Вот что писала она 5 июля 1906 года из Адирондака (Соединенные Штаты Америки), находясь там вместе с А. М. Горьким, адвокату П. Н. Малянтовичу, который вел процесс о страховом полисе:
•
«Многоуважаемый Павел Николаевич!
Покорнейше прошу Вас выдать полученные по страховому полису покойного Саввы Тимофеевича Морозова сто тысяч рублей для передачи Леониду Борисовичу Красину»
Так вот о чем предупреждал Морозов Красина при последней встрече с ним в Виши, когда говорил, что Андреева исполнит его волю. Воля эта была выражена вполне определенно: служить делу революции и после своей смерти — и была скреплена подписью на страховом полисе и выстрелом в сердце.
Принято считать самоубийство актом малодушия. Если это и верно, то лишь частично. Иногда, чтобы покончить с собой, надо иметь и благородную цель, и мужество, и ясный ум. Тогда человек оставляет по себе добрую память.
Думается, именно с этих позиций оценивал Максим Горький итог жизни Саввы Морозова:
«...из угла, в который условия затискали этого человека, был только один выход — в смерть. Он был недостаточно силен для того, чтобы уйти в дело революции, но он шел путем, опасным для людей его семьи и его круга...
После смерти Саввы Морозова среди рабочих его фабрики возникла легенда: Савва не помер: вместо него похоронили другого, а он «отказался от богатства и тайно ходит по фабрикам, поучая рабочих уму-разуму».
Легенда эта жила долго, вплоть до революции»1.
Легенда, о которой упоминает А. М. Горький, завершая очерк о Морозове, памятна землякам Саввы Тимофеевича и в наши дни. В этом я убедился, приехав в Орехово-Зуево на встречу с читателями документальной повести «Дед умер молодым». В историко-краеведческом музее во Дворе Стачки собрались люди разных возрастов — и пожилые мои сверстники, и молодежь. Все они с интересом расспрашивали меня о работе над книгой, с уважением и симпатией говорили о главном ее персонаже, о своеобразной его судьбе, тесно сплетенной с первой русской революцией.