Они пришли. Гюнель вернула маки Туралу.
— Не гневайся, Турал, — сказала она. — Маки очень красивы, но как я войду с ними в наш скорбный дом, как посмотрю в глаза родителям…
Гюнель повернулась и ушла. Турал грустно смотрел ей вслед. Из дома слышался тихий плач.
В стороне, на камне, сидел Бейбура, его слепые очи не отрывались от дороги.
В доме Газан-хана рядами сидели джигиты, ели и пили. Газан с гордостью оглядывал их. Посмотрит направо — улыбнется, взглянет налево — порадуется.
— А где сын мой Турал? — спросил он.
Алп Ар уз сказал:
— Нынче видели его на склоне горы Газылык: цветочки рвал!
Газан нахмурился:
— Господь дал мне не сына, а дочь в облике мужа, — молвил он.
И тут вошел Турал с букетом маков. Увидев его, Газан еще пуще насупился. Это ни от кого не укрылось, и, заметив это, Турал растерялся. Он молвил:
— Отец мой, повелитель, ты сидел такой веселый, а увидел меня нахмурился. В чем причина, скажи мне, да будет моя голова твоей жертвой, отец!
Газан отвечал:
— Мой послушный сын! Посмотрел я направо — увидел брата моего Карабудага. Он сносил головы, проливал кровь, заслужил имя. Налево посмотрел — увидел дядю моего Алп Аруза. Он сносил головы, лил кровь, завоевал имя. Прямо посмотрел — тебя увидел. Ты уже шестнадцать лет отсчитал — ни голов не сносил, ни крови не пролил. Каждый из сидящих здесь завоевал право на свое место мечом, стрелою.
Ты же заходишь ко мне когда пожелаешь, расталкиваешь джигитов, садишься где захочешь, а какую доблесть ты выказал?
Турал молвил:
— Отец, я не понимаю тебя. Сносить головы, проливать кровь — доблесть ли это? Или жестокость?
— Да не о том речь, сын мой! Ты доселе не проявил себя как джигит. Не охотился, птиц не ловил, тетиву не натягивал, стрелу не пускал. Вот, полюбуйся, в руке у тебя не меч, а цветы. А что как я завтра умру? Ведь не отдадут тебе ханского венца. Чувствую это, думаю о конце — и горюю!
Турал молвил:
— Полно, сын ли учится доблести у отца или отец у сына? Ты хоть раз брал меня на охоту, учил натягивать тетиву, пускать стрелу, управляться с мечом?
Газан ударил ладонью о ладонь, расхохотался:
— Джигиты, а ведь парень верно подметил, в точку попал. Верно, что мы отлеживаем бока, встаем — спина не разгибается. Возьму этого парня на охоту. Птиц наловим, лосей, оленей постреляем. А вернемся — и вместе станем есть, пить и веселиться!
Карабудаг сказал:
— Мудрая мысль, господин мой Газан!
Аман сказал:
— Верное решение, хан Газан!
Алп Аруз сказал:
— Правильно, Газан, но в девяти туманах отсюда стоит войско Кыпчак Мелика. Ты уходишь, а кому поручаешь свою землю?
Газан отвечал:
— Хватит ли у Кыпчак Мелика смелости напасть на мою землю? В небе высоком стану черным облаком и прольюсь на врага, белой молнией стану и ударю в него, вспыхну огнем и сожгу его, как камыш, — девятерых по одиночке пересчитаю.
Алп Аруз молвил:
— Тебе лучше знать!
Газан отвечал:
— Я отведу этого парнишку туда, где сам сражался, преломлял копье, обнажал меч. Это ему еще понадобится!
…Газан и сын его Турал вооружились, сели на коней. Бурла-хатун вышла из своего шатра. «Первая охота моего мальчика!» — сказала она. Благословила его, выплеснула вслед коню ковш воды.
Вслед Газану и Туралу смотрела еще одна пара глаз — враждебно, злобно, с ненавистью: глаза Алп Аруза.
Газан с Туралом скрылись, и Алп Аруз сказал джигитам:
— Не подобает нам, джигиты, без Газана сидеть, есть и пить в его доме. Он уехал — давайте и мы разъедемся по своим землям. А когда Газан с сыном будут возвращаться с охоты, выедем им навстречу.
Джигиты это одобрили.
В развалинах Алп Аруз говорил всаднику под черным башлыком:
— Коню приделай птичьи крылья. Путь семидневный проскочи в семь мгновений ока. Отнеси весть Кыпчак Мелику. Газан с сыном сейчас на охоте в Сурмелй, в Дарашаме. Отправились вдвоем. Скажи, такого случая больше не будет.
Всадник под черным башлыком понесся как ветер.
Газан с Туралом славно поохотились. Разбили привал на опушке леса, у источника. Разожгли костер, приготовили шашлык.
Ели Газан с Туралом шашлык, пили семилетнее вино. Крепкое вино ударило Газану в голову, свалил его сон, малая смерть. Когда огузские джигиты засыпали, спали они по семь суток, и поэтому сон их называли малой смертью. И вот Газан сказал:
— Сын, глаза мои смыкаются. Я немного посплю, а ты меня постереги!
Заснул Газан, от храпа его сотрясались горы. Турал охранял отца. Вдруг ловчий сокол взлетел с его руки в небо, сел на дерево в чаще леса. А было так, что Кыпчак Мелик устроил в этом месте западню. Согнал сюда летящих гусей и куропаток, бегущих оленей и зайцев. Юнец, что он знает? «Пока отец встанет, наловлю птиц. Отец проснется — увидит, обрадуется», — сказал он себе, сел на коня и направился в лес. Только въехал, как с четырех сторон накинули на него сеть, шестьдесят вооруженных воинов связали ему руки-ноги, заткнули рот. На шею его, на лодыжки надели тяжелые цепи. Били его, пока из белого тела не хлынула красная кровь. Со связанными руками и опутанной шеей повели впереди себя. Турал стал пленником.
Враги в черной одежде, окованные голубым железом, набрели на спящего Газана. Крепко спал Газан, храп его поднимался до небес. Шестьдесят человек накинулись на Газана, крепко скрутили ему руки-ноги, положили Газана в арбу, привязали веревкой. Газан не только не проснулся, он и не пошевелился, храпеть не перестал. Арба двинулась в путь.
На земле Газана никто ничего не знал. Одна из девушек, увидев вдалеке клубы пыли, молвила Бурле-хатун:
— Стадо оленье проходит, смотри, какую пыль подняло!
Бурла-хатун взглянула в ту сторону и отвечала:
— Если б это были олени, клубилось бы одно-два облачка. Знайте, это враги!
Пыль засверкала, как солнце, заколыхалась, как море, потемнела, как лес. Шесть тысяч вражеских всадников с собачьими стременами, в войлочных шапках, с черными сердцами, с ястребиными ликами, с нечестивыми словами напали на землю Газана.
Они растоптали белые дома Газана, его шатры и пологи. Заставили кричать девушек, похожих на лебедей. Вскочили на его быстрых, как соколы, коней. Угнали ряды его красных верблюдов. Разграбили его богатую казну, его обильное добро. Статная Бурла-хатун и с ней сорок стройных дев были уведены в плен.
Кыпчак Мелик сказал:
— Перебили мы Газану хребет.
Один из всадников Кыпчак Мелика сказал:
— Еще одно горе осталось причинить Газану.
— Какое?
— У огузов в Железных воротах, в Дербенте, есть десять тысяч баранов. Если бы мы увели и тех баранов, причинили б Газану последнее горе.
Кыпчак Мелик сказал:
— Пусть шестьсот всадников пойдут и уведут баранов.
Шестьсот всадников направились к Железным воротам, к Дербенту.
Турал со связанными руками шел впереди коней… Статная Бурла-хатун и с ней сорок стройных дев шли в плен…
Газан храпел в арбе…
Гараджа Чабан сидел на скале, на одной из вершин Высокой горы. Вдруг увидел он вдалеке клубы пыли.
Туча пыли разрасталась, обволакивала все вокруг и час от часу приближалась. Словно веяли черные ветры самума и, крутясь, приближались к Высокой горе. Гараджа Чабан пришел к отцу своему Бекилу. Ветхий, днями Бекил лежал на постели.
Гараджа Чабан сказал:
— Отец, взгляни-ка, что это — черное, накатывающееся, как море, светящееся, как огонь, сверкающее, как звезда? Что это? Объясни мне, отец, да будет твоей жертвой моя чернокудрая голова.
Бекил приподнялся на локте, посмотрел вдаль, увидел, что идет враг.
— Подойди ко мне, лев, сын мой, — сказал он. — Как верно, что море вскипает у берега, так верно, что это враг, сын мой.