А выехать? А снова? А опять? А если этот "рай" горячий, влажный и ждущий, а "чужой горб" не просто так, а Самого?
Собственный авторитет как производная от авторитета Его? Так в этих стенах уже бывало: "и не осмелились противиться словам блаженной Евфросинии... принимали слова ее, как бы слова Самого Христа".
Слова... не сейчас. Нынче и движений... "как бы Самого".
Не ново, я подобное... характерное русское выражение для начала... чего-нибудь: "Ну, с Богом".
Картинка групповщинки, с моей плешинкой вблизи и бородой благостного огромного Саваофа вдали... создаёт впечатление просветлённости, богоугодности и праведности... деяния.
***
"Исповедуясь в храме не используйте термин "групповой секс", говорите "свальный грех" - из инструкции для грешников.
У нас тут на троих с Всевышним... что?
***
Ура! Наконец-то! Заработало!
Дело в том, что две недели, которые мы провели вместе, она старательно имитировала. Но семь лет супружества, когда ей запрещали всё, привели к некоторой амнезии. Она очень смутно помнила: что такое "женское счастье". При всём многообразии форм выражения этого явления. Со мной осмелела настолько, что рискнула делать вид, что ей приятно. Дабы угодить хозяину. Но получалось... недостоверно.
Великолепные росписи потолков Полоцкой Софии, богатая отделка храма, изукрашенность "святая святых", атмосфера возвышенной красоты и я, со своими злокознеными садо-вымыслами и кое-какой не худой физ.формой, смогли, наконец, вывести её из самозакручивающегося кошмара. "Хочу, но не могу". И, чем дальше, тем сильнее "хочу". И сильнее "не могу".
"Женский оргазм - штука тонкая и капризная, это вам не член с его боевым и транспортировочным положениями".
"Утончил" и "капризнул". И случилось тут "чудо чудное" и "диво дивное".
А где ещё и случаться чудесам, как не в храме божьем? Атмосфера подействовала. Аура, знаете ли. Не зря Евфросиния двенадцать лет в том закутке сидела.
-- Господи... господине... хорошо-то как... плакать хочется...
-- Да, славно. Поплачь. Сапоги твои - вон. Я пойду оденусь. Догоняй.
Я ещё подтягивал штаны, когда вдруг стукнула дверь и сбоку из притвора, из незаметного со стороны прохода, вдруг раздались быстрые шаги. В зал почти вбежал Дионисий с парой священников и старичком-ключарём, подслеповато перебиравшем связку здоровенных церковных ключей.
Ну, конечно. На каждую... найдётся что-нибудь... с винтом. Или вот: с ключом.
Большой храм. Несколько входов. Да ещё так забавно построен: в нормальных церквях алтарь у восточной стены. Здесь - у северной. Ребята и прохлопали: дверь-то заперта да изнутри не заложена.
-- Что здесь происходит?!
Дионисий в ярости смотрел на меня.
Тут что-то хлюпнуло и стукнуло. У терпилы из задницы вывалилась плётка, стукнула рукояткой по полу. Следом раздался ряд неторопливых газо-жидкостных звуков.
Вновь прибывшие потрясённо переводили глаза с подвешенного бедняги на два трупа на полу в лужище крови. И на меня.
Я тут типа бодибилдер. С обнажённым торсом, расстегнутыми штанами и рубахой в руках.
-- Твои огрехи исправляю, Дионисий, - сообщил я, натягивая рубаху и заправляя её в штаны, - Злодеи. Трое. Прятались. Вон, в том притворе, где сама преподобная трудами праведными занималась. Кинулись на меня с ножами. Надругались и осквернили, понимаешь, святой закуток злонравием своим. Как же ты паству окормляешь, ежели им и храм божий - засада воровская? Чему ты учишь, святитель? Любви и миру или татьбе да душегубству?
Дионисий аж захлебнулся от моей наглости.
А чё? Или я неправ?
Шевеление в алтаре привлекло внимание. Что-то промелькнуло над низенькой стенкой иконостаса. А также звонко упало, загремело, покатилось и испугано ойкнуло.
-- Ты! - возопил Дионисий, обличающе выставив палец в сторону алтаря, - блевотина сатанинская! Выдь сюда!
Призывать блевотину... в храме... как и иные натуралистические проявления высших потусторонних... в приличном обществе...
Раздался негромкий ах, шорох, царские врата скрипнули. В проёме появилась фигура "блевотины по призыву". Снизу - мои форменные воинские сапоги, сверху - голова с ёжиком стриженных волос и огромными от пережитого глазами. Посередине - какая-то золочёная простыня. Покрывало алтарное спёрла?
Форма одежды... не уставная. Но - потрясает. Всех наблюдателей.
Наконец, Дионисий пережил потрясение и оборотил взгляд свой на меня.
Взгляд был гневен. Маска спокойствия и благочестия, обычная для епископа, вросшая в его физиономию, разваливалась с едва ли не слышимым треском. Давно не тренированные мимические мышцы буквально перекашивали обычно благостный фейс иерарха.