Выбрать главу

А внук и покусился на святое. На дедов ноутбук. Тоже, конечно, морально устаревший — хотя так устареть, как «Москва-2М», само собой, у него возможности не было — и тоже вполне еще годный. Для незатейливых стариковских забав — порнушку там под настроение поглядеть тайком от внука, сграфоманить чего-нибудь на досуге в надежде, что Иванушка, когда вырастет, прочитает и оценит масштаб загубленного таланта.

В общем, встал дед грудью на защиту своего достояния. И препирались они с внуком минут десять. И ни который не уступает ни которому. Коса, как говорится, — на камень. И рассердился Ванька страшно. Да как треснет деду по лбу Годзиллой. Трансформером таким, дедом же подаренным. Он, по счастью, пластмассовый был, но тем не менее — Годзилла.

И дед — от неожиданности больше-то — как грянул оземь! В смысле, пал. И мгновенно превратился в меленькую серенькую птичку с красным пятнышком во лбу. Чечетками такие птички называются, а по-местному — чеханками. «Чик-чирик!» — и выпорхнул дед в форточку. Иванушка, конечно, сразу за порог. Боялся, что старый уже пропал из пределов видимости, но тот, оказывается, на ближайший тополь уселся и внука ждал, чтобы сказать ему прощальное слово.

И говорит, стало быть, дед с дерева человеческим голосом:

— Прощай, мой любезный внучек. Любил я тебя так, как уж никто и никогда любить тебя не будет. Но сегодня ты меня обидел смертельно. Поэтому я превратился в птичку, которую ты сейчас видишь и слышишь, и теперь от тебя улетаю.

— Куда улетаешь-то, если не секрет?

— Не секрет. Да у меня от тебя отродясь секретов не бывало. Будто не знаешь. Короче, надумаешь повиниться, ищи меня за морем-окияном на острове Непьяном. Найдешь да прощения попросишь — может, обратно дедом стану. И вернусь домой. А может, и не стану, и не вернусь. По обстоятельствам, короче…

— А где он, остров-то этот?

Но ничего больше не сказала Иванушке маленькая серенькая птичка с красным пятнышком во лбу. Ни человеческим голосом, ни другим каким. Лишь печально так чирикнула опять и вспорхнула. Только ее и видели. Растаяла в мутном небе…

День ли, два ли проходит, приезжают Иванушкины родители проведать обоих. И деда-то и нет!

— Куда девался? — спрашивают недоуменно. — Неужто тебя одного без пригляда оставил? Вроде такой безответственности за ним прежде не водилось…

— Улетел, — отвечает Иванушка своим обычным невозмутимым голосом. Уж он такой — может, в душе все кипит, а вида ни за что не подаст. Кремень. Или стесняется чувства проявлять.

— Как — «улетел»?! — опешили родители.

— Нормально. По воздуху.

— Говори толком, Ванька! — не выдержала Ванькина мама, потому что, во-первых, дед ее родным отцом был, а во-вторых, потому что была эмоциональней папы, в которого Иванушка, в смысле сдержанности эмоций да чувств, очевидно, и уродился. — Дед никогда раньше такой моды, чтоб улетать, не имел!

— Так я и говорю: грянул оземь, превратился в маленькую серенькую птичку с красным пятнышком во лбу и — в форточку.

— Как это «грянул»? И с чего — вдруг? И откуда красное пятнышко во лбу?

— Ну, это я его — по лбу… Годзиллой… Нечаянно.

— Ох, я тебе щ-щас врежу, несносный мальчишка! Небось, слышал — «за нечаянно бьют отчаянно»?

— Ну, слышал… Ну, врежь… Пользуясь тем, что я не могу ответить тем же. Но должен напомнить — дед бы не одобрил. Он был убежденный противник телесных наказаний и тебя саму ни разу в жизни — даже пальцем… И — никого…

— Ты, Ванька, ври, да не завирайся, елки зеленые! — подал-таки голос отец и даже позволил себе то единственное в своем роде ругательство, которое, воспитанный в старых традициях, мог позволить себе в присутствии женщин, детей и родственников. — Такого в природе не бывает, чтобы человек — в птичку…

— Ну, это, Андрюша, — перебила отца мама, — ты зря. Плохо нашего деда знаешь. А он, сколько его помню, не то чтобы оригинальничал всю дорогу, однако повторяться ужасно не любил. От банальщины его просто выворачивало. Так что… Хотя — в птичку… Это уж, пожалуй, возрастное…

— А куда полетел-то? И когда вернуться обещал? — Это она опять — к Иванушке. — Не мог же дед улететь молчком, потому что вообще не может — молчком!

— Не может, ага. — Иванушка почесал затылок, соображая, видимо, как бы так сформулировать, чтобы — не слишком… Но ничего не придумал — словарный-то запас пока не ахти, да и хитрости еще убедительной не нажил. И выложил слово в слово.