Когда оставалось до объекта около километра, стал, притом все отчетливее, ощущаться специфический запах. Дед был абсолютно уверен, что такой — ему в его долгой жизни доводилось ощущать не раз, силился вспомнить, но — никак. Иванушка же, напротив, моментально вспомнил — когда и где, однако не знал слова, которым этот запах исчерпывающе обозначается. А чтобы им произвести обмен мнениями и решить-таки вопрос, требовалось ведь остановиться, заглушить двигатель. А останавливаться… Хотя — почему бы и нет? Коли Контакт, похоже, опять откладывается.
Остановились. Покурить. Сопоставить соображения, появившиеся в головах независимо друг от друга. Мотор «Ёшкина коня» заглушили.
— Воняет чем-то… Все сильней… И никак не могу вспомнить — чем?
— А я — помню. Только не знаю, как называется.
— Может, когда мы на большую помойку за опарышем…
— Нет. Хотя — похоже…
— Может, когда мы червей копали возле коровника…
— Да нет. Так от тебя, дед, иногда пахнет!
— То есть… — Старого аж в краску бросило, он ужаснулся — неужто внук, когда они спят вместе, чует даже во сне, как дед другой раз нечаянно потихоньку…
— То есть, когда ты с вечера «колдырки» накатишь, наутро у тебя изо рта…
— Иванушка, ты гений! — дед аж расхохотался — до того легко стало на душе сразу. — Конечно, это ж он — перегар родимый!
— Ну, перегар, так перегар…
— Хотя ума не приложу, откуда в чистом поле может взяться дух перегара.
— Де-е-д, а ведь это — голова…
— Господи Иисусе, точно… Или просто — очень-очень похожее на голову. Только опять не могу никак вспомнить — на чью. Хотя стойкое ощущение, что… Однако — размеры…
— Может, часть памятника?
— Но тогда каким должен быть весь памятник? И какому дураку придет на ум ставить такой гигантский памятник в чистом поле? Но, главное, памятники перегаром не пахнут!
— Да чего гадать, подъедем — все выясним. А не выясним, так хоть подъедем.
— Может, Иванушка, я — один? Разведать…
— Не. Я — с тобой.
— А если что — кому перед родителями отвечать?
— Я — с тобой.
— «С тобой, с тобой…» Заладил. Как всегда. Ну, давай…
А «Ёшкин конь» вдруг — в отказ! Он и до того как-то с перебоями работал, упирался будто. А тут вовсе заводиться перестал. Дед решил проверить бредовую догадку — развернул мотоцикл в обратном направлении, топнул — с пол-оборота. Обратно развернул — тотчас словно захлебнулся мотор. Не хочет! «Ёшкин конь» не хочет! И в это невозможно не поверить…
— Дед, айда пешком. Тут уж недалеко.
— Айда… Может, лучше — по-пластунски?
— Ты чего, дед?
— Да все то же самое, внук! Кому перед родителями отвечать?
— Ну, давай. По-пластунски.
Иванушка взял на всякий случай из коляски верный свой меч, которым в свое время геройски сражался. Легли. Поползли. Должно быть, очень глупо это со стороны смотрелось — стояли, стояли на виду у всего мира, а вдруг пали и — ползком. Только головы над клевером торчат.
Устали. Поднялись. Отряхнулись. И пошли. В полный рост…
Это и впрямь оказалось Головой. Огромной и, судя по перегару, живой. Чего не может быть, однако — вот. Извольте видеть. При этом оно, одновременно, было и холмом. Очень неровная, кое-где поросшая редким как бы жнивьем поверхность, а наверху — густые заросли ковыля, слегка колеблемые легким ветерком.
Голова мирно спала. И мерно дышала перегаром.
— Вот это башка-а! — восхитился Иванушка.
— Голова… — автоматически поправил дед.
— «Профессора Доуэля»? — вспомнил Иванушка.
— Не-е, та ведь была обычного размера. И в лаборатории. А эта — другая…
— Ты про другую не рассказывал.
— Не успел еще. Зато теперь имеешь возможность — самолично…
«В конце концов, — соображал лихорадочно дед, пристально всматриваясь в детали объекта, — какая опасность может исходить от Головы? Разве что — плюнет. Отматерит. Может, наконец, дунуть. Но так, как когда-то в Антарктиде дуло — маловероятно… Не должно. Кто же это, однако? Глаза закрыты, да в таком масштабе…»