— Скоро выйдем к Большим лугам, — сказал Жуков.
Лес незаметно кончился. Перед нами все в цветах — синих, белых, красных — раскинулись Большие луга.
За ними на невысоком пригорке стояла деревянная церковь. Сначала казалось, что до нее рукой подать.
Но мы шли, шли лугами, а видны были только четкие очертания двух маковок на фоне неба.
Наконец мы подошли совсем близко и увидели Риту с археологом. Я присел на лужок, вглядываясь в церковь и стараясь понять, почему она — застывшая музыка.
Церковь слегка покосилась и была серо-серебряной, как елка. Одна большая круглая маковка поднималась над двумя ступенчатыми скатами крыш, а другая, маленькая, венчала четырехгранную башенку с широкими круглыми карнизами. Башенка держалась на восьми столбах, обитых наполовину досками, а в просветах между столбами голубело небо.
— Это — колоколенка, — сказал Жуков.
А мне она казалась головой воина в шлеме и кольчуге до самых голубых глаз, и вместо музыки я почувствовал время — целые века, которых раньше, даже тогда, когда я смотрел на фотографии римских развалин, никак не мог себе представить.
Я бы не мог словами рассказать об этом чувстве ни себе, ни другим. От него просто мурашки побежали по коже, и я, не отрываясь, смотрел на деревянное чудо. И вспомнил, как отец, пытаясь приучить меня слушать музыку, говорил: «Ты слушай, и все. И если побегут мурашки по спине, значит, музыка тебе понравилась».
Но у меня раньше почему-то ни разу по спине не бежали мурашки.
— Пошли! — растолкал меня Жуков. — Ты им скажи, я не знал, что срываю дранку с этой… застывшей музыки… да я и сам скажу…
Подойдя к археологу, я прямо спросил у него:
— Почему архитектура — застывшая музыка?
Археолог развел руками.
— Это, Егор, объяснить невозможно.
— Всегда так говорит, — шепнул я Жукову, — а потом не остановишь.
— Присмотритесь! — сказал археолог. — Чуете, какое совершенство пропорций? Я сказал «чуете» потому, что зодчие не проходили пропорций, как мы, в школе и в институте, а чуяли, чуяли! У них было художественное… высокохудожественное, — он начинал расходиться, — гениальное чутье! Смотрите, какая тонкая, и скромная, и соразмерная игра плоскостей, и сфер, и окружностей, и углов, и горизонталей, и вертикалей! И все это сливается в одну гармонию. А дранка на кровле, словно рябь на озере! А окна? Кроткие, как глаза! — он смотрел то на Риту, то на церковь, а мне было и жалко его, и смешно. — Приглядитесь! И я, и вы знаем в тысячу раз больше, чем наши предки, но чутья у нас не прибавилось. А если в нас вообще нет чутья, то вот такие прекрасные творения рождают его! Да! И учтите, друзья, ученым при проведении опытов тоже необходимо художественное чутье. Как Лебедев взял и взвесил свет? А? Чуете?
— Чуем, раз по спине бегут мурашки, — сказал я, хотя многое из того, что сказал археолог, не понял.
— Между прочим, я вам пришлю почитать книжку. Чуять важно, но и понимать нужно учиться. Я сам, дубина, не сразу все понял. А это… оттуда? — спросил археолог Жукова, заметив наконец связки дранок.
— Угу, — буркнул Жуков. — Я помогу ремонтировать. Не бойтесь.
А дедушка тесал бревно. Тесал так молодо и ловко, словно ему не было семидесяти с лишком лет.
«Вах! Вах!» — щепа отваливалась от бревна большими кусками, а дедушка поплевывал на руки и, играючи топором, обравнивал бревно — только перышками летели мелкие щепки.
— А-а… Жуков? — сказал он, увидев нас. — Ну, я вам, лоботрясам ученым, сейчас найду работу. Ты, Егор, мне тут поможешь, а ты на кровлю полезай. На круги своя. Дел много, сюда, говорят, туристы скоро повалят. Ты, Егор, не сгори. Не жадничай на солнце.
Жуков полез на крышу.
Норд, набегавшись, лежал в тени, высунув язык, и смотрел, как Рита что-то записывала в тетрадку.
— Егор! — позвала она меня. — Подержите, пожалуйста, рулетку. Куда это скрылся мой восторженный шеф?
— Вы на практике? — спросил я.
— Да. Я в архитектурном. Учусь чуять, — сказала Рита.
Тут я и брякнул из любви к опытам и из уважения к археологу, если уж у него не было решительности смоделировать чувство.
— Вот вы сказали, что я большой знаток человеческой души. Так?
— Да. Я это искренно. А что? — удивилась Рита.
— Тогда, что же вы не чуете? — возмутился я. — Из-за вас некоторые не верят, что в будущем можно будет смоделировать чувства в электронной машине. Они говорят: «Какие там к черту машины, если человек не сможет смоделировать свое чувство в другом человеке!» Понимаете, что такое моделировать? Вот скажите, почему у вас нет ответного чувства? Почему?..