Я примчался в больницу и впервые очутился в той ситуации, когда не сразу понимаешь, как себя нужно вести. Я даже не знал, что с собой нужно брать, и явился с пустыми руками, как обчищенный разбойниками гонец. Дедушка лежал на белых простынях с закрытыми глазами и распахнутым ртом. Его губы подрагивали, словно он беззвучно молился, скулы глубоко ввалились внутрь, седая неопрятная щетина поднималась от подбородка к вискам и частично скрывала бледность кожи. На лбу появились глубокие морщины. Глядя в его серое иссохшее лицо, я бы сказал, что он уже умер. И вероятно так и было. Во всяком случае, я смотрел на него, как на покойника, и только отец продолжал смачивать его лоб влажным полотенцем, точно еще не знал, что все уже кончено.
— Он упал в своей канцелярии, — сказал отец, не поднимая головы. — Что-то доставал из нижних ящиков комода… Потом его нашли курсанты.
Он пошевелился. Это движение далось ему с таким трудом, будто его тело сковывало болью. Он выглядел не намного лучше дедушки, и с первого взгляда, я подумал, что его скоро хватит удар. Отец был настолько поникшим и отяжелевшим, словно не спал несколько ночей подряд.
Я присел рядом.
— Насколько все серьезно?
— Врачи сказали, что его состояние не улучшается. Он, то приходит в себя, то уходит куда-то.
Вентилятор в дальнем углу палаты развернулся в нашу сторону и дунул что есть силы, откинув край простыни. Прохладные потоки воздуха прошлись по коже. Дышать стало легче, и отец продолжил:
— Никто не может предвидеть, что будет дальше. Его жизнь висит на волоске, а у врачей не хватает смелости сказать даже это.
Он посмотрел на меня так, словно уже видел конец. Угасающий луч солнца лег на его лицо. Я не знал, что ему ответить. Дедушка выглядел ужасно, отец был разбит, солнце садилось, и на нас словно опускался занавес. После некоторой минуты молчания отец попросил меня об одной вещи:
— С ним надо остаться, — его голос заметно ослаб.
Он приложил полотенце к сухому лбу, лицо дедушки не изменилось. Я не понимал, что в тот момент было тяжелее. Смотреть, как умирал дед или как переживал отец. И то и другое оставляло на душе глубокий след.
— Просто посидеть с ним рядом. Возможно, он заговорит. Попросит что-то. Или скажет какую-нибудь грубость. Не бери это близко к сердцу. Не отвечай ему, если не хочешь. Просто посиди рядом. Я работаю сегодня в ночь. Если я выпрошу отгул, начальник ужесточит распорядок, и любой следующий прокол будет для меня последним.
— Я останусь, — мне больше всего не хотелось этого делать. — Нет проблем, па. Я посижу здесь до утра.
Оставаться с дедушкой один на один, даже зная, в каком состоянии он находится, было пыткой. За прошедший год, проведенный в его роте, во мне многое поменялось. К тому же было то, за что я бы никогда его не простил.
— Спасибо, — прошептал отец. — Мне больше не на кого положиться.
Он обнял меня. Я услышал, как бьется его сердце. Солнце стало еще на одну секунду ближе к закату. Палата медленно погружалась во мрак.
Когда отец отпустил меня и, прощаясь, навис над дедушкой, я вспомнил обложку альбома Pink Floyd «Wish you were here», где посреди фермерского угодья, пропитанного летней жарой, запахом соломы и пыли, в плену собственных мечтаний кружилась молодая пара. Я подумал, что когда-то мы были такими же счастливыми и свободными, как они. Сейчас, глядя на отца, я понял, как все изменилось. Все клонилось к жестокой реальности, точно кто-то переместил путевую стрелку на обреченную кольцевую дорогу. Тогда-то меня и коснулось, будто это мой долг. Мой долг просидеть с дедушкой, возможно, его последнюю ночь. Я не знал, больно ли ему или легко. Не знал, слышит ли он нас или нет. Мне хотелось до него дотронуться, и вероятно, будь он мне трижды не знаком, я бы на это осмелился. Но то, что произошло между нами за прошедший год, создало невидимую преграду, которая отталкивала меня от его кровати, словно это был вовсе не мой дед, а чудовище из ужасного фильма.
Мы сидели друг напротив друга и молчали. Я следил, как грудь дедушки поднималась и опускалась. Его руки лежали параллельно телу, пальцы сводила дрожь. Отец сжимал их в своих ладонях, точно пытался успокоить, но пальцы его не слушались.
— Никогда не думал, что паралич это так страшно, — в глубокой тишине произнес он.