Что-то вроде причастия.
Они хранятся так же глубоко во мне, как и все остальные воспоминания, смоква и финик с орехами — единственные знаки любви, которые я от него получила. Все, что он мог для нас оторвать от самого себя.
Наконец-то мой отец сумел поговорить со своим отцом: долгое шушуканье в углу ателье, колосс ростом под два метра и гномик, едва достигающий метра шестидесяти. Давид против Голиафа, встреча усмиренного гиганта со священным чудовищем. Дедушкина рука опускается в карман, отец торопливо хватает пачку векселей, «спасибо, Пабло», и убийственный по коварству ответ:
— Ты не способен отвечать за своих детей. Ты не способен заработать на жизнь! Ты не способен ни на что! Ты посредственность и всегда ею останешься. Я с тобой теряю время!
Подразумевается: «Я el Rey, король, а ты — ты всего лишь моя безделушка!»
Безделушка, которой ом постоянно и жестоко играл, делая так, чтобы она ничего не добилась в жизни и не вздумала затмить его.
Много позже, ах как поздно, мне пришлось понять, что эти смоквы и финики, начиненные орехами, которые дедушка давал нам в каждый наш визит, назывались «десертом нищих»[1].
Есть веши, которых лучше не знать.
«Поль Пикассо, согласны ли вы взять в жены Эмильену Лотт…»
В один прекрасный день мои отец и мать в присутствии господина мэра изъявили желание навек соединить свои судьбы. Ответив «да», оба поклялись друг другу в любви и верности и дали обет окружить своих детей нежностью, поддержкой и покровительством.
Но ни мне, ни Паблито не было уготовано такой судьбы. Поль Пикассо и Эмильена Лотт, которая так гордилась, что получила право называться мадам Пикассо, расстались, когда мне было шесть месяцев, а моему брату неполных два года. Их разрыв был неизбежен. Ни мать, ни отец не обладали талантом быть счастливыми сами и дать счастье нам.
Мы на заднем сиденье «олдсмобиля» — машины маэстро, которую дедушка предоставил в распоряжение отца как своего личного шофера. Мы уезжаем из «Калифорнии» и Канна в Гольф-Жуан, где нас ждет мать.
Случайно взглянув в автомобильное зеркальце впереди, я ловлю взгляд моего отца. Пустой. Безнадежный.
Я никогда не видела его смеющимся, да просто счастливым. Если дела в «Калифорнии» шли хорошо, он, бывало, кутил или пребывал в эйфории, но все это было наигранным. Он изображал это, чтобы понравиться Пикассо, вписаться в его желания. Своих желаний у него не было. Он навсегда отринул их, чтобы мало-помалу раствориться в божестве, с которым он не имел права даже сравниться. Как почувствовать себя полноценным человеком рядом с образом отца-чудовища, который ломает и третирует, пренебрегает тобой, презирает, унижает? Как рассчитывать на уважение людей, если твоему отцу — птице высокого полета — достаточно расписаться на бумажной салфетке в ресторане и счет на сорок персон оплачен? Как создать крепкую семью, если твой отец повсюду хвастается, что запросто покупает дом без оформления у нотариуса, всего за три своих картины, о которых сам он пренебрежительно говорит, что «эти три дерьмовых наброска намалевал за одну ночь»?
Как строить собственную жизнь, если ты сам внутри всего этого? Как сохранить уважение к себе, да и вообще к жизни под гнетом такого количества проклятий?
Когда-то мой отец лелеял мечту стать хорошим спортсменом-мотогонщиком. Его опьяняли быстрая езда, шум мотора, свист ветра в ушах, крутые повороты, опасность, таившаяся в каждом движении колеса. Его «нортон манкс» был источником радости и гордости. Машина слушалась его, откликалась на малейшее прикосновение. Он будто с нею слился. И этим поставил под вопрос свое послушание отцу, ведь теперь у него появилась возможность освободиться от его влияния, самому наконец стать Пикассо.
Но как представить себе двух Пикассо в одной семье, обойдя тему преступного оскорбления Его величества?
— Нет, — ответил ему дедушка. — Я требую, чтобы ты покончил с этой глупостью. Это приказ. Я не хочу, чтобы ты разбился. И кстати, я боюсь больших скоростей.
И — еще резче:
— Больше об этом не заикайся. Ты буржуазный анархист, и вдобавок бездарь.
Франсуаза Жило в книге «Жить с Пикассо» в нескольких словах ярко обрисовывает тот бунт, который глухо вызревал в моем отце, когда Пикассо так глумился над ним.
«Устав слушать, — пишет она, — вечные упреки отца, что он ничего не умеет, Пауло заявил, что он, по крайней мере, хороший мотогонщик. Он участвовал в мотогонках, начавшихся в Монте-Карло и петлявших вдоль Большого и Малого карнизов, и занял второе место среди профессионалов».
1
История названия восходит к легенде о Генрихе IV: заблудившись в лесу во время охоты, король встретил четырех нищих, которые разделили с ним свою трапезу. (