Обычно на этих скамейках обнимались парочки, а за кустами, похоже, происходили и более интересные вещи. Уж больно эротически в тех местах шелестели ветки. Тоже самое происходило и сегодня.
– Вы о чем думаете, глядя на это? – спросил Сергей, кивая вниз. О чем думал он было написано на его лице.
– У меня мысли медицинского характера, – помолчав, ответил я.
– Это как?
– Хорошо, что СПИДа еще нет.
Сергей машинально потрогал карман и покивал.
– А я думаю, что сколько грусти будет, когда жизнь и политические решения разведут эти парочки в разные стороны… – сказал Никита.
– Ты имеешь ввиду, когда Фестиваль закончится и все разъедутся?
Он вздохнул.
– Я имею ввиду, что мы отчего-то упускаем колоссальную аудиторию в наших песнях.
Я вопросительно посмотрел на него.
– А вы не обратили внимание, что у нас все песни какие-то. Оптимистические что ли?
– И что с того? – удивился я. – Мы от будущего неприятностей не ждем, от того и оптимизм.
– Это-то все так… Но!
Он поднял палец.
– Может же у наших слушателей быть плохое настроение? Кого они будут слушать, испытывая тоску, если мы соответствующую песню не напишем?
Мы с Сергеем одновременно пожали плечами, и наш друг понял, что не совсем понятно выразился. Пришлось расшифровывать мысль.
– Вот они там внизу поцелуются, влюбятся, а потом на поезд и – домой. В результате – разбитое сердце и тоска, которую как-то надо излить.
– Ага, – сообразил Сергей. – Или еще круче – он ухаживал, а его отвергли. Тоже неприятность. Облом называется.
– Это вы о несчастной любви? – сказал я. – Ну, если глобально смотреть?
– Разумеется не про двойки по географии! Надо вот над этим подумать…
– Правильно! Репертуар надо расширять!
Мысль была вообще то правильная и ответ на это предложения у меня уже имелся.
– А что думать? Есть уже такое.
– Чьё?
– Вообще-то моё, – скромно сказал я. – Но, разумеется, будет наше… Вот мы чужие песни воруем…
Никита с Сергеем одновременно поморщились. По существу, это было правильно, но ведь неприятно же.
– Воруем, воруем, – твердо подтвердил я. – А что будет с теми песнями, которые мы в этой Вселенной не сочинили? Помните сколько их было? В школе-то сколько написали!
– Мешок, – подтвердил Никита.
– Значит будем сочинять! Чего добру пропадать?
Кузнецов прищурился. Взгляд его сделался оценивающим.
– Ну-ка…
Скрывать мне был нечего. Эту песню я написал несколько десятилетий назад, но, что характерно, опираясь на личный нравственный опыт. Юношеские душевные драмы они способствуют такому словоизвержению. Внизу зашлись фонари, сделав берлинский вечер эстетически совершенным. Я прокашлялся.
– И это все?
– Нет конечно.
Я улыбнулся.
– Нормальная песня. Куплетов пять. Полная тоски и отчаяния. Как раз для студента первокурсника. Ну и припев, разумеется. Надо только вспомнить – давно это было…
Я постучал пальцем по лбу.
– Где-то там все есть.
– А музыка?
– И музыка есть. Помню.
Никита вернулся в номер и притащил оттуда гитару.
– Наиграй…
Я пробежался пальцами по струнам. Музыку я действительно помнил. Со словами могла быть засада, но ведь это не страшно? Слова можно было сочинить и наново.
– Нормально, – одобрили друзья. – И музыка достаточной степени мрачности… А еще что-нибудь подобное есть?
– Надо по сусекам поскрести… Наверняка.
– Давай, – делово сказал он. – Скреби!
Я удивился.
– А что за скорость? Что горит?
Никита пояснил.
– Думаю, на такие песни скоро спрос у людей будет повышенный… Будем ехать обратно и петь всем вагоном.
– Поездом.
– И это возможно, – согласился Никита. – Так что вспоминайте. Столько разбитых сердец в Берлине останется…
– С чего это вдруг?
– Фестиваль-то к концу идет… А между письмами и этим…
Он кивнул вниз, где кусты скрывали внутри себя таинственные процессы завязывания и развития межполовых отношений.
– …и перепиской, существует принципиальная разница. Секс по переписке, увы, невозможен…
– А по телефону? Помнишь, ты же написал еще в школе.
Я покопался в памяти.