— Дважды два всегда четыре? — выскочило у меня.
Никита посмотрел на меня глазами полными горечи, вздохнул, словно окончательно разочаровался во мне. Наверное, чтоб не обижать меня, все-таки сказал.
— Как вариант годится…
Но не сгодилось. Мы снова уперлись в какую-то несгибаемую рифму.
— А если по-другому… — предложил Сергей. — Есть ли в этом мире правда…
Мы с Никитой задумались. В головах теснились рифмы. «Правда» это вам не «цепь». Должны быть.
— И о чем тоскует панда, — сказал Сергей, и опережая возмущенные вопросы ответил:
— А что? Хорошая рифма. И политический подтекст есть.
— Какой?
— Ну, если поискать, то найдется…
— «Правда-надо», — предложил Никита. — В смысле «за неё бороться надо…»
Он закрыл глаза, замолчал, а потом быстро пробормотал.
— Так-так… Так-так-так…
Мы молчали, чувствуя себя лишними посетителями поэтической мастерской. Мастер работал, а остальные наблюдали. Так и получилось. Он в конце концов открыл глаза и вздохнул.
— Пользы от вас — как от козла молока. Ладно. Сам справлюсь…
Возражать ни я ни Сергей не решились. Никита записал несколько слов на салфетку и убрал её в карман.
— Вы давайте, головы не мучайте… Лучше подумайте кто у нас станет отцом русского рэпа?
— Не русского, а советского, — поправил я друга, — и разумеется им станет Сергей Вячеславович. Мы же вроде бы договаривались?
— Согласен, — кивнул Никита. — Так что вы лучше со своими рифмами ко мне не приближайтесь, а сочиняйте свои политические рэп-частушки. А я как напишу — скажу.
Я не стал спорить. У поэтов души тонкие, чувствительность высокая. По себе знаю…
— И вот еще что… — сказал Никита. — Нам ведь главное, что? Чтоб качались? Вот они и будут качаться. Я много куплетов сейчас писать не буду. Ну, один-два… И припев. Потом, в Союзе можно будет её в полноценную песню развернуть, а тут… Тут слова не важны. Сделаем так: один куплет на русском, потом тот же куплет на немецком и далее — на английском и французском… И все довольны.
— Будем ковать железо пока горячо. Пошли к Тяжельникову…
Загорелся Никита и встал, готовый к действиям.
— Где его искать? Он наверняка на каком-нибудь официальном мероприятии… Да и не стоит делать все через голову нашего Секретаря.
Я знал, что говорю, так как имел представление, что такое аппаратные игры и понимал, что того лучше иметь в союзниках, а не в противниках… Мы можем быть ему полезны, но и он со своей стороны нам не враг.
Глава 6
До Тяжельникова мы добрались только после обеда. Наш Секретарь поспособствовал. Он же помог нам с оформлением — нашел пишущую машинку с родными буквами, на которой Никита отстукал нашу нетленку.
Держа перед собой три листочка с текстом, мы предстали перед Секретарем ЦК Комсомола.
Номер его был не лучше нашего, но побольше. Тот же конструктивизм и модернизм, но в трех комнатах. Оно и понятно — тут был «штаб восстания». То есть стояло несколько телефонов, пара пишущих машинок, радиоприемник и с десяток стульев вокруг овального стола.
Там шло какое-то не то совещание не то просто обмен мнениями, и мы вклинились туда как ледокол.
Тяжельников нас с первого взгляда не узнал, что в общем то не было удивительным, но к счастью Сашу вспомнил. А вспомнив его, вспомнил и нас.
— А! Нетворческая интеллигенция!
— Мы отчитаться, — сказал Саша с достоинством. Наверное, в эти дни и без нас у главы советской делегации хватало забот, и он кое-что запамятовал, но Саша кивнул в нашу сторону и пояснил.
— Мы с песней.
От этого «мы» я с удивлением посмотрел на нашего барабанщика, но Серега только плечами пожал. Спина Никиты также выразила легкое недоумение, но заострять внимание на эту несуразность мы не стали. Сказал и сказал… От нас не убудет.
Никита шагнул вперед, протянув листочки с текстом.
Тяжельников взял лист, бегло проглядел его, по диагонали и тут же вернулся к началу. Я внутренне ухмыльнулся. Вот попробуй на такие слова внимание не обратить? Добронравов — это вам не хухры-мухры. Это Поэт с большой буквы. И слова тут правильные и выражения наших лиц идеологическим верные.
Секретарь ЦК посмотрел текст песни сам, потом передал листы сидевшим с ним рядом мужикам. По возрасту явно не комсомольцам.
На нас он смотрел с удивлением. Это было не то вежливое удивление, которое я видел когда-то в глазах Кобзона, а удивление глубокое и настоящее.