— А как?
— Сходите проведайте бабушку, а заодно посчитайте, сколько у белых пушек, сколько пулеметов. Потом вернетесь, нам расскажете, мы вас здесь ждать будем. Ну как, сумеете?
— Чего ж тут не суметь! — солидно ответил Коля. — Сделаем. Айда, Васька!
Ребята подхватили корзинки и скрылись в чаще леса.
Немного времени спустя они подходили к околице Шурйыла.
Часовой, стоявший у полевых ворот, равнодушно посмотрел на двух босоногих мальчишек в линялых домотканых рубашках, с грибными корзинками в руках.
Пройдя мимо поста, ребята остановились.
Отсюда, с пригорка, вся деревня была как на ладони. Возле школы, где помещался штаб белых, и у церкви, и в опоясавших деревню траншеях виднелись пушки и пулеметы.
Коля, почти не разжимая зубов, тихо сказал Васе:
— Ты считай пушки, я — пулеметы. Да гляди в оба, не пропусти которую.
— Эй, чего встали, рты разинули? — крикнул часовой. — Проходите, нечего вам тут глазеть!
Ребята двинулись было вперед, но неожиданно Коля подставил Васе ножку, и тот растянулся в пыли, едва не пропахав носом дорогу и рассыпав все грибы.
— Чего ты? — обиженно закричал Вася.
Беляк громко захохотал.
— Молчи, Васька, — зашептал Коля. — Так надо. Собирай грибы по одному. Как я скажу «пулемет» — клади груздь. Как скажу «пушка» — клади сыроежку. Понял? — И он закричал на брата так, чтобы слышал часовой: — Эх ты, раззява! Идешь — на ровном месте спотыкаешься. Вот подбирай теперь сам! Да гляди у меня, не помни грибы, бери по одному! — Потом он тихо добавил: — Ну, начали! Пушка, пушка, два пулемета, пушка, пулемет, еще пулемет… — Наконец он сказал: — Все!
Оставшиеся грибы Вася, как будто ему надоело их подбирать, отшвырнул ногой, и братья, уже не останавливаясь и не глядя по сторонам, пошли к бабушке.
— Ох, Колька, ну, ты и голова! — отряхивая штаны от дорожной пыли, сказал Вася. — Я бы ни в жизнь не додумался.
Бабушка обрадовалась внукам, напоила их молоком, угостила яблоками.
Увидев в окошко, что часовой у полевых ворот сменился, Коля сказал:
— Нам пора!
До опушки ребята дошли вразвалку, зайдя в лес, припустились бегом.
Через два дня у Шурйыла завязался ожесточенный бой. Белые были выбиты из деревни.
После боя крестьяне Шурйыла и Чурайгурта собрались на митинг. Первым выступил командир полка Скворцов:
— Товарищи крестьяне, банды Колчака навсегда выбиты из ваших краев, скоро мы очистим от них Удмуртию, а потом и всю Россию. Живите и работайте спокойно.
В конце речи Скворцов сказал:
— От имени командования и всего личного состава полка выношу сердечную благодарность двум юным жителям Чурайгурта — братьям Николаю и Василию Ереминым. Их разведка помогла нам в сегодняшней победе над врагом. Коля и Вася, подойдите к знамени полка.
Братья, стоявшие вместе с другими деревенскими ребятами впереди толпы, смущенно переминались с ноги на ногу.
— Ну-ну, смелее, орлы! Вы ведь не из робкого десятка! — ободрил их командир и, когда ребята подошли, сказал: — За оказанную Красной Армии помощь вы награждаетесь подарками.
И он надел на Колю и Васю буденовки. Настоящие, с красными звездами.
1970
Роман Валишин
У ИСТОКА РЕЧКИ УТЫ
Нигде на свете нет такой воды, как в родниках, бьющих у истока речки Уты.
Помню, совсем еще маленьким мальчишкой, когда ходили с приятелями в лес но ягоды, мы непременно сворачивали к Уте, пили чистую, вкусную, до ломоты в зубах холодную воду.
И потом, уже школьниками, работая в летнюю жару на колхозном поле, мы частенько бегали на Уту. Напьешься, умоешься — легче работается.
Бывало, мама, возвращаясь с лугов, непременно приносила ключевой воды в берестяной сарве[2]. Так и вижу: усталой походкой подходит мама к воротам, одной рукой она придерживает на плече косу или грабли, в другой несет сарву.
Все мое детство и юность прошли в деревне, на речке Уте.
Но вот я окончил школу и собрался в город, поступать в институт: я давно уже решил стать учителем.
Отец мой человек суровый, молчаливый. Бывало, но целым дням слова от него не услышишь. Мама иной раз скажет ему с досадой:
— Масло, что ли, у тебя изо рта прольется — боишься губы разжать?
Отец в ответ только взглянет коротко и промолчит.
Мама вздохнет, потом рассмеется:
— Тебе, Григорий, хоть по рублю за слово плати, ты и тогда говорить не станешь.