Он написал еще несколько строк, но потом прочитал написанное и поморщился.
«Что-то не то у меня получается, — с досадой подумал он. — При чем тут поле и борозда?»
Он вздыхал, грыз ручку, но в голову не приходило ни одной путной мысли.
Скосив глаза в Митину тетрадь, он увидел, что тот дописывает уже вторую страницу.
«Пишет и пишет, — с завистью подумал Слава. — Прямо как писатель».
Он посмотрел в окно.
Серединой улицы, поднимая снежную пыль, шел трактор.
Вдруг Слава вскочил с места и, с грохотом уронив стул, кинулся к двери.
— Слава! Сошников! В чем дело? — донесся до него возмущенный голос учительницы.
Слава нагнал трактор у спуска к мосту.
— Эй! Эй, Семен, стой! Стой!
Трактор, резко дернувшись, остановился.
Из кабины выглянул тракторист, спросил хмуро:
— Чего тебе?
Слава указал на гусеницу:
— «Палец»!
Семен вылез из кабины, посмотрел.
«Палец», соединяющий звенья гусеницы, еле держался на своем месте.
— Вот это да! — испуганно воскликнул Семен, увидев, что еще немного — и гусеница сползла бы с катков. — На скользком спуске не миновать бы мне беды. Ну, Славка, спасибо тебе! Молодец парень!
Тракторист взял молот, несколькими сильными ударами загнал «палец» на место.
— Теперь порядок. — Он повернулся к Славе: — А ты чего это раздетый по морозу гуляешь?
— Я не гуляю, — ответил Слава и оглянулся на школу. — Я, как увидел, из класса выскочил, попадет мне теперь от учительницы…
— Вот оно что… Хм, ну-ка полезай в кабину.
Трактор развернулся и поехал обратно. У школьного крыльца он остановился.
Семен легонько постучался в дверь класса, а когда Нина Николаевна вышла в коридор, смущенно сказал:
— Вы уж извините, я вот парнишку привел… Он меня сейчас, можно сказать, от большой беды спас. — Тракторист рассказал, как было дело, добавив с изумлением: — Другой бы и внимания не обратил, а он с одного взгляда заметил, что непорядок. Парень — прирожденный механизатор. Вы уж его, пожалуйста, не ругайте…
— Не буду, — улыбнулась Нина Николаевна. — Иди, Сошников, дописывай сочинение, скоро звонок.
Семен хлопнул Славу по плечу, попрощался с учительницей и ушел.
Слава сел на место. Он решительно зачеркнул написанное, раскрыл тетрадь на чистой странице и торопливо начал писать…
1977
Егор Загребин
ЭХО ВОЙНЫ
КРАПИВА
За городом, где парк переходит в лес, гуляет много народу. Какой-то мальчик отстал от приятелей.
— Леша-а! — зовет он. — Миша-а!
Его крик подхватывает эхо и многократно повторяет: «А-а-а! а-а-а!» Вдруг слышу позади знакомый голос:
— Послушай, Машенька, какое эхо!
Оглядываюсь — сосед со своей дочкой. Поздоровались.
— Да, теперь эхо голосистое, — говорю я, — не то что зимой. Постояли, поговорили.
— Мы с дочкой за крапивой собрались, хотим щей сварить, — сказал сосед. — Приходи к обеду.
— Спасибо, зайду. Только щей из крапивы, извини, не люблю.
— Неужели? — удивился сосед. — Да ты, наверное, не ел их никогда! Я молчу. Из далеких-далеких военных лет приходят ко мне воспоминания.
… Встав рано поутру, я беру котомку и иду за крапивой на берег реки или в лес. Ту крапиву, что росла возле дома и в огороде, мы уже съели.
Помню свои красные, в волдырях, руки. Помню свои слезы, помню вздохи матери, когда она ставила на стол миску с пустыми щами из крапивы.
— Война… — говорила мать.
Тогда, в детстве, слова «крапива» и «война» слились для меня в одно понятие — чего-то жалящего, злого, беспощадного, от чего горько плачут и тяжко вздыхают люди…
Теперь я молчу: сосед моложе меня, войны не видел, как нам понять друг друга?!
ЖАВОРОНОК
Вспоминается и такое.
Ранняя весна. На полях еще лежит снег. Только на склонах холмов да где-нибудь в затишке, на припеке, чернеет проталина.
Ранним утром мы с моим другом Колькой, прихватив ведра, идем на дальнее поле выкапывать из-под снега прошлогоднюю картошку. Идти туда далеко. Но есть поговорка: «Счастье на печи не ищут», — и мы надеемся, что если пойдем подальше, то побольше наберем. На ближние поля ходят совсем маленькие ребята, а мы с Колькой как-никак уже школьники!
— Небось на Нырошурском поле еще никто нынче не побывал, — говорит Колька.
— Ага, мы первыми будем.
— Принесем в школу картофельных табаней[3], скажем, где картошки набрали, тогда и другие туда побегут.
— Пусть, — говорю я. — Скрывать не станем, всем есть хочется.
— Погоди, еще найдем ли сами! Может, ни с чем вернемся.
Я заранее пугаюсь, и не напрасно. Придя на поле, мы долго бродим взад-вперед по глубокому снегу: ни одной проталины. Неужели придется возвращаться с пустыми руками?
— Давай разойдемся в разные стороны, — предложил Колька.
Он первым нашел небольшой клочок земли, освободившейся от снега, и позвал меня:
— Э-эй! Еги, иди сюда!
Мы принялись ковырять холодную, вязкую землю.
— Картофелина, картофелина, еще одна!.. — азартно приговаривал Колька. — Ну, будем с лепешками!
Вдруг высоко-высоко в небе послышался чистый и звонкий голосок.
Жаворонок!
Я стоял, глядя в небо, слушал жаворонка и думал о том, что эту маленькую серую птичку очень любит мой отец. Бывало, он называл жаворонком маму и часто пел песню про жаворонка. Теперь эту песню поет мама. Сядет вечером перед открытой печкой, в которой горят дрова, смотрит задумчиво на огонь и поет, поет. У наших стариков есть поверье: если крикнуть в печную трубу, позвать, то тот, кого зовешь, услышит, как бы далеко он ни был. А отец сейчас очень далеко: он там, где идет война, и от него давно нет писем. Может, оттого и поет мама свою песню перед открытой печкой, что надеется: песню услышит отец…
— Ты что стоишь сложа руки? — прервал мои мысли Колька. — Давай скорее, солнце высоко, того гляди, дорогу развезет.
Картофелина, картофелина, еще одна… Я, не поднимая головы, роюсь в земле… Но вот ведра наполнены, мы с Колькой возвращаемся домой по раскисшей дороге.
А в небе неутомимо звенит серебряный голосок жаворонка, и мое сердце наполняется радостной надеждой, что скоро придет письмо от отца, а потом кончится война, и он, живой и здоровый, вернется домой.
СКВОРЕЧНИКИ
— Скворцы прилетели! — услыхал я под окном мальчишеский голос.
Выглянул в окно — на ветках тополя сидят скворцы. Сидят молча, неподвижно, должно быть, отдыхают. Оно и понятно: позади у них долгий путь.
«Скворцы прилетели!»
Каждую весну я слышу этот радостный возглас, и каждый раз вспоминается мне весна сорок пятого года.
Той весной вернулся в нашу деревню солдат с фронта. Нерадостным было его возвращение: сам после тяжелого ранения, отец убит на войне, мать умерла, дом стоит заколоченный…
— Ох, не станет Ондрей жить в деревне, — говорили соседи. — Изба у него без хозяйского глазу похилилась, сарай и вовсе развалился. Небось подастся парень в город, чего ему тут?
Только слышат наутро: во дворе у солдата топор стучит да пила поет.
— Неужто Ондрей затеял свой домишко залатать? — удивились соседи.
Но оказалось, что Ондрей сделал несколько скворечников и развесил их на старой березе возле своей избы и по обе стороны ворот.
Покачали соседи головами, руками развели:
— Солдат-то, видать, того… контуженый. Ему бы хозяйство поднимать, а он скворечниками забавляется!
Жил в ту пору в нашей деревне один мудрый старик, по имени Онтифа. Он сказал односельчанам:
— Это не забава. Видно, решил парень прочно в родном доме обосноваться. А что за жизнь без певчих птиц?..