– Чего стряслось то? – Спросил Туз, сделав последнюю затяжку и затаптывая окурок ботинком.
– Да притащили какого-то сопляка, на «Мясника» смахивает. Трэвис и Барри им занялись, а потом Шкета за тобой послали. – Сзади раздались хлюпающие шаги. Это был Шестипалый, в заляпанном комбинезоне автомеханика. Да, у него правда был шестой палец. Из фаланги большого пальца, у него росла ещё одна, выглядело это все как рогатка. И нет, не из-за радиации. История тут была мутная, а от того и смешная. Папаша Шестипалого был бутлегером в 20-х годах, а его мамаша, по признанию Шестипалого, любила приложится к самогону семейного производства. И беременность для нее не была помехой опрокинуть пару стаканчиков мутной жижи. Болезненная худоба, отёкшее лицо, мутный взгляд серых глаз, в которых всё же проглядывалось сознание.
– Из чего ты на этот раз гнал свою бурду, а? – Спросил Туз, здороваясь с Шестипалым.
– Да это не из-за этого. Патрубок, зараза, прохудился и сивуху стал пропускать, а я не заметил. – Шестипалый тер лоб и морщился. Башка у него тоже отказывалась работать после ударной дозы сивухи.
– Ладно вам, идите уже. – Пробормотал Уинслоу, открывая ключом дверь в радиостанцию. Рядом с дверью стоял стул, а на него была облокочена вертикалка с патронташем на прикладе.
Внутри уже было освещение. Пара тусклых ламп накаливания. Здание было маленьким и их с лихвой хватало осветить помещение. Узкий коридор с гнилыми половицами, два кабинета, а в конце- спуск в подвал, из которого доносились приглушённые звуки ударов по морде. Железная дверь была приоткрыта и Туз с Шестипалым зашли в подвал. Посередине невысокой комнаты, на стуле была привязана истекающая кровью туша в кожаной куртке. На правом рукаве нашивка: череп с перекрещённым, кровоточащими мясницкими тесаками. Байкер из банды «Мясников». «Нашивок о звании нет» – подметил про себя Туз. «Действительно, сопляк на испытательном сроке». Над фигурой, замахнувшись кулаком нависла ещё одна, гораздо шире и выше. Это Барри проводил допрос. В отличии от многих других, он не был тощим, даже наоборот. Тут ему на руку сыграла бывшая работа дровосека. Слева от Барри кашлял Трэвис, болезненно тощий даже по меркам конца света. Плешивую лысину скрывала потрёпанная полицейская шляпа, а на задрипаной джинсовке тускло поблескивал полицейский значок округа Айсрок. Сейчас округ Айсрок, как и тамошняя база ВВС, светился по ночам от радиации и закон и порядок пришлось поддерживать в Фолсоне. Забавно, бывший шериф, а нынче наркоторговец. Левый глаз Трэвиса заплыл серой, как туман, массой катаракты, под носом он старался поддерживать фирменные усы шерифа, но получалось так себе. Хоть Трэвис и выглядел немощным стариком, помирающим от рака лёгких, его слушали и уважали. Слабых в этом мире не осталось. Трэвис заметил вошедших, выдал мощный залп кашля, и спокойным, но болезненным голосом заговорил.
– Полюбуйся, Туз. Этот придурок попался нашим караванщикам на шоссе. Без байка.
– Что же за байкер без байка? – Подметил Туз.
– Как видишь, хреновый. Говорит, «Праведники» под чистую вырезали их трейлерный парк. Каким-то газом сначала потравили, а потом пошли в рукопашную.
– Что за газ? Слезоточивый? – Поинтересовался Шестипалый.
– Черт его знает, если верить этому козлу, то там чуть ли не хлор. – Приступ кашля приостановил речь. «Мясник» поднял голову с мокрыми от пота, мороси и крови патлами черного цвета, и дрожащим, почти истерическим, заикающимся голоском прошептал.
– О-о-о они… л-л лёгкие вы-б-б-блёвыва-а-а-али…– Трэвис поморщился и приказал Барри увести «этот мешок с дерьмом» куда подальше, за что Барри незамедлительно принялся.
– Пошли ко мне в кабинет, объясню зачем позвал вас. – Под грохот умирающих лёгких они направились вон из подвала и встретили возле кабинета Трэвиса Вилли. Вилли происходил из индейского племени, которое когда-то жило в местной резервации. В 40-х на её территории обнаружили хренову тучу нефти и «дипломатично и с уважением к коренному населению» выперли всех оттуда на материк. Вилли остался на острове, устроившись кем-то вроде лесничего. Разговаривать он предпочитал с лесом, чем с людьми, поэтому не прослыл общительным человеком. Не здоровался, не прощался, с чем все смирились. Но уж если он говорил, то значит все серьезно.