В столовой Лиза слушает, как за спиной Эрик стучит тарелкой и переговаривается с другими Лидерами; она пытается уловить спасительное — «я после обеда поведу неофитов в кабинет симуляции, завтра финальный тест», но слышит лишь — «мне нужно отлучиться во фракцию Доброжелательности, подмени меня, Том».
— Чего дрожишь над говяжьей котлетой?
Пик её нервозного, эпилептического состояния замечает урождённая бесстрашная, сидящая с ней за одним столом. По Лизе скатывается лава горячего пота под мешковатой ветровкой без вентиляционной системы охлаждения. Ей нечего ответить внимательной девушке с серо-зелёными глазами; ей просто не хочется лицезреть ещё одну смерть невинного новобранца.
Элиза встаёт со всего места, что не успело достаточно сильно прогреться под ней, прощается с ребятами и идёт по направлению к выходу. За ней следует Эрик, она понимает это по присвистам, доносящимся со стороны стола Брианы и парня с дебильным голосом. Лиза вздрагивает, когда пальцы «палача» ложатся не соскабливающимися наклейками на локоть левой руки; сегодня её тело вновь будет гореть под мочалкой, напоминающую пемзу для сухих, растрескавшихся пяток.
— Тебе стоит найти парня, — вполголоса произносит Лидер, буквально выпихивая дивергента из столовой. Их бёдра периодически соприкасаются при тесной ходьбе, и Лизе мерещится, что она уже прижата телом Эрика к земле.
— Мне осталось всего ничего, зачем мне он? — за странным советом, наверняка, скрывается ключ к продлению её никудышной жизни.
— Вокруг нас витают неправильные слухи.
— Нас нет, и витать там нечему.
«Нас» никогда не должно было быть в их судьбах: она, не будь дурой, осталась бы в отчем доме, а он — насиловал, например, Бриану. Но карма, как и божий перст, отвратительная штука.
— Надеюсь, ты урегулируешь к вечеру этот вопрос.
— Предлагаешь мне клеиться к парням, как дешёвка?
— Ты и так дешёвка, если ещё чуть-чуть упадёшь в цене, то ничего с тобой не случится.
Их разговор набирает градус, а они ещё даже не дошли до железной дороги.
— Тогда, зачем тебе трахать меня, если моя цена не доходит и до бакса?
— Стоп, — Эрик резко притормаживает на повороте. — Разве я разрешал пререкаться со мной? Разве ты встала со мной на одну ступень?
Лиза покорно затыкается.
К поезду, безостановочно скрипящему по рельсам массивными колёсами, они подходят в полной тишине. В Чикаго солнце, и сцепленные вагоны блестят от налипших рафинированным подсолнечным маслом лучей без запаха и цвета.
Эрик сходу запрыгивает в поезд и ждёт Элизу, которая пытается ухватиться за раскалённые солнцем поручни; пальцы обжигаются о поручни и соскальзывают, будто железяки и вправду натёрты растительным маслом. Ко всему прочему, в ногах Лизы кончается дрянное топливо, она устаёт за считанные минуты, и Лидеру приходится втащить доброжелательную, приложив собственные силы.
— Какая же ты… — не договаривает, уверен, что она помнит красочное прилагательное, говорящее всё за него.
Нагретая плёнка воздуха подрагивает, и город за ней совсем не кажется неподвижным, он ходит ходуном. Глаза Лизы привыкают к черни Ямы и отвыкают от серо-золотого города с налётом копоти, поэтому дивергент пытается запомнить незначительные детали, что в последнее время усеяли Чикаго информационным мусором.
У зелёных плантаций и огородов фракции Доброжелательности этот мусор совсем исчезает из поля зрения, и город едва ли не сравнивается с пламенеющим горизонтом цвета извести. Что-то внутри Лизы колет иголкой, когда глаза вырезают по пунтирчатым контурам до боли знакомые поля, виноградники и грузовики, до отказа набитые холщовыми мешками с фруктами, овощами и зерном.
Эрик никогда не жаловал эту фракцию, несмотря на то, что люди здесь были сильными и поджарыми от работы, кипевшей и в град, и в метель, и в ураган; Лиза не в счёт. Ему претит фальшивая доброжелательность и ограниченность в выражении эмоций; они всегда всем довольны, и это слишком противоестественно для природы человека. Другое дело Бесстрашие — свобода действий, кожа из гибкой резины и внутренний стержень совсем не из графита.
По дороге к подсолнуховому полю доброжелательные провожают светлыми, беззаботными взглядами потерявшихся в их огородах бесстрашных. Эрику и Лизе никто не задаёт вопросов, никого не волнует, куда они идут и зачем. Об этом «обществе» давно складывают легенды о том, что они выращивают не только овощи, но и коноплю, из которой получают психоактивные вещества по типу каннабиса; в сказке ложь, да в ней намёк…
— Что плохого в свежем воздухе? — неожиданно спрашивает Эрик и подбирает к своим губам одну из неприятных ухмылок.
— Его слишком много, — ответ отдаёт индифферентностью и апатичностью.
— И нет карьерного роста, да?
— Да.
— Повернись ко мне спиной, — приказывает Лидер, останавливаясь между жёлтыми головами подсолнухов в самом центре поля.
На этом жидкое собеседование заканчивается, и «работодатель» переходит к практическим заданиям.
Тревога и внутренние рыдания размазываются в Лизе испорченным пластилином, но она медленно поворачивается. Где-то вдалеке ревут двигатели грузовиков, и люди кричат, что нужны ещё корзины для зелени, а Элиза хрипит повреждённым дыханием в поле родной фракции и вовсе не от выматывающей работы, от страха повторного неминуемого изнасилования.
Эрик рассматривает её вьющиеся каштановые волосы и плохопростроченные швы на лямках лайкровой майки, сегодня у него времени в избытке — ебать дивергента можно до потери прощупывающегося пульса у последнего. Лидер каблуком берцев внезапно ударяет под сгиб колена Лизы, и девушка тем самым холщовым аморфным мешком с продовольствием падает на сухую землю. Боль окрашивает бледное полотно её тела в критический красно-фиолетовый; боль доламывает её и без того сломанную, дефектную и с кучей сбитых настроек. Кому она теперь такая нужна?
Бесстрашный добивает Лизу, надавливая сапогом на позвоночник; проводит тестирование на ней, как на каком-то пластмассовом товаре, и терпеливо ждёт того момента, когда она прогнётся под ним и попросит остановить насилие. Дивергент просит незамедлительно.
— Быстро сдаёшься, бесполезная, — говорит предельно тихо, чтобы до Элизы донёсся звук расстёгивающейся молнии на ширинке.
Лиза желает слиться с землёй, принять её форму, разделить с ней составляющую её материи; Лиза не желает принимать моральное и физическое участие в безжалостных зверствах над своим телом. Она отключается от прямого эфира на пять секунд после того, как ледяные руки Эрика стягивают её брюки к щиколоткам; она запрещает себе концентрироваться на болезненных ощущениях и на бесправных действиях Эрика. Бесстрашный притягивает её за бёдра к напряжённому члену, на головке которого загустевает капля смазки, и входит одним толчком до матки; бесстрашный проходит сквозь неё, сшибая перегородки-соединительные ткани и пересчитывая кости. Элиза не контролирует молебный вскрик, давящий на горло шершавой удавкой, и Лидеру приходится заткнуть её рот земляной пробкой, не вынимая пениса из иссушенного влагалища. Эрик двигается в одном выдержанном темпе и сдирает членом с внутренних стенок травмированного лона ни один слой кровавой «штукатурки».
— Я хочу больше, — в спине Лизы чернеют ножи его блядского «хочу».
Эрику не совсем понятна и по нраву её безучастность и отрешённость; он поворачивает игру на сто восемьдесят градусов западнее к минету. Лидер переворачивает Элизу на лопатки, надавливает на её челюсть пальцами, разжимая рот, из которого сыпется червивая земля, и совсем не тонко намекает на оральные ласки. Лиза мотает головой, и мужчине приходится применить силу — снова насильно раскрыть её рот и впихнуть член в глотку; воздух выкипает от трения фаллоса о горло. Доброжелательная оставляет не одну бороздку зубами на коже члена бесстрашного под его взыскательное и наистрожайшее — «я выбью тебе все тридцать два, если не прекратишь капризничать»; мужчине приходится самому доделывать за Лизой всю основную работу, её потуги никуда не годятся. Когда где-то за полем с подсолнухами кто-то справляется о погоде на ближайшие часы, по Лизиному пищеводу уже ползёт ленивая струя спермы Эрика, а по небу грозовая туча — будет дождь, нужно уходить.