– Индюха, ты как раз вовремя! – обрадовался Зяма, открывший мне дверь. Братец был наглажен, напомажен и расфуфырен. – Топай в гостиную, папуля собрался сделать программное заявление. Да не копайся, я тороплюсь, мне уже уходить пора!
Подгоняемая братцем, я не стала копаться и прошла в гостиную, даже не сняв растерзанный пиджак. Папуля внимательно посмотрел на меня поверх очков, но от вопросов и комментариев удержался.
– Все, мы уже в сборе и готовы внимать! – глянув на часы, скороговоркой произнес Зяма.
Он нетерпеливо притопывал ногой, дожидаясь возможности сорваться с места и убежать.
– Наш Зяма, кажется, влюбился? – на мотив известной песни про Костю-моряка напела я.
– Кгх-м! Попрошу тишины! – веско сказал папуля. – Басенька, присоединись к нам, пожалуйста!
Мамуля вошла в комнату тихой поступью призрака. Судя по выражению лица и особенно – по зловещему сверканью глаз, призрак был отнюдь не безвредный и наверняка беспокойный, как полтергейст. Я поняла, что какого-то компромисса со своей редакторшей мамуля все-таки достигла, но это ее отнюдь не радует.
– Дорогие мои, я собрал нас всех, чтобы сообщить неприятное известие! – с суровой торжественностью возвестил папуля.
– К нам едет ревизор? – ляпнул Зяма.
Папа строго посмотрел на него. Братец пробормотал:
– Все, все, молчу! – и высоко поднял руки, как капитулирующий фриц в кино про войну.
– Дорогие мои, у нас проблема, – продолжил папуля. – Под угрозой оказались писательская популярность мамули и, как следствие, один из источников финансового благополучия нашей семьи. И хотя она достигла определенных договоренностей со своим издательством…
Зяма, не опустивший рук, сцепил их над головой в крепкий замок и победно потряс, безмолвно приветствуя достигнутые договоренности независимо от сути таковых.
– Но всем нам придется постараться, чтобы благополучно разрешить конфликтную ситуацию и пережить кризис, – заявил папуля.
– Ма, ты согласилась оживить Кузьму? – быстро спросила я, устав следить за нитью папулиного витиеватого повествования.
– Только через мой труп! – непримиримо вскричала она.
– Мама согласилась найти Кузьме достойную замену, – объяснил папуля. – К концу недели она должна предложить кандидатуру, которая полностью устроит издательство. В противном случае придется действительно оживить Кузьму.
– Только через трупы! – кровожадно оскалилась мамуля.
Я заметила, что она внесла в свою предыдущую реплику поправку на массовость.
– Я понял! – быстро сказал Зяма, распутав руки и между прочим поглядев на часы. – Нам надо придумать главного героя, который будет ничем не хуже Кузьмы!
– Объявляю всеобщую мобилизацию! – пафосно подтвердил папуля.
– Рад стараться! – Зяма козырнул, круто повернулся на каблуках и, звонко печатая шаг, вышел из комнаты.
Через пару секунд громко хлопнула входная дверь.
– Да чего там, придумаем что-нибудь! – я ободряюще улыбнулась папе и тоже покинула гостиную, мимоходом приобняв расстроенную мамулю.
Обещание помощи писательницу не сильно успокоило. Остаток вечера она была сердита, все ее раздражало. Я слышала, как она возмущается, перестилая в их с папулей комнате постель. Мама громогласно костерила недобросовестных производителей постельного белья, которые шьют пододеяльники на новый, упрощенный манер – не оставляя большого ромбовидного выреза. Яростно заталкивая сминающееся одеяло в узкую прорезь на боку, она призывала громы и молнии на головы работников швейной фабрики «Снежинка», которые, по ее мнению, должны были после смерти всем своим трудовым коллективом оказаться в десятом круге ада и там до скончания веков вдевать в микроскопические прорези собственных изделий просторные комкающиеся одеяла.
В нашей многоэтажной башне не очень хорошая звукоизоляция, и мне было неплохо слышно, как ярится мамуля, тяжело переносящая творческий кризис. Я посочувствовала ей, а потом – за компанию – и себе. У меня ведь нынче тоже тяжелый денек выдался, один испорченный костюм чего стоит! Маловероятно, что его удастся привести в божеский вид, хотя попробовать, конечно, надо…
Чтобы не предаваться бесплодному унынию, я пошла в ванную и затолкала испачканный костюм в стиральную машинку. Умный агрегат, оживленный нажатием кнопочек, принялся за дело, а я присела на бортик ванны и некоторое время тупо таращилась на коловращение за стеклянным иллюминатором, вяло радуясь, что шум машины заглушил мамулины экспрессивные речи. Потом меня вдруг осенило, что я отправила костюм на постирушку, не вывернув карманы! Вот дура-то! Там ведь остался листок, который я вынула из конверта, подобранного в Алкиной прихожей!
Еще раз самокритично обругав себя идиоткой, я остановила урчащую стиралку, вытянула мокрый жакет и проверила карманы. Ну так и есть, бумажка размокла и расползлась, и чернила с нее великолепно отстирались! Ох, как нехорошо получилось, прямо по поговорке «и сам не гам, и другому не дам»: теперь ни я, ни Трошкина не узнаем, что было в этом письме!
– Индюшечка, там твой сотовый звонит! – громко сказал за дверью папуля.
– Иду, – буркнула я, шмякнула недостиранный жакет обратно в мыльную водицу, воскресила стиральную машину и побежала в свою комнату.
– Кузнецова! – гневным фальцетом Алки Трошкиной сказала трубка. – У тебя, вообще, совесть есть?
– Вообще, да, – виновато ответила я.
– Ладно, ты мне дверь сломала! – кипятилась подружка. – Медитацию испортила! Полы затоптала! Но сожрать все мое зерно – такого свинства я даже от тебя не ожидала!
– Извини? – я растерялась. – Что за сказки ты рассказываешь?
И тут же я поняла, в какой сказке был бы уместен Алкин монолог. Трошкина пищала так, словно она была запасливой мышью-полевкой, а я не в меру прожорливой Дюймовочкой, опустошившей ее кладовые.
– Какое зерно? – уточнила я, начиная нервно хихикать.
– Самое обыкновенное! Нечищенное!
– Ты не отделяешь зерна от плевел? – меня разобрал смех. – Фи, плохая мышка!
– Кузнецова, ты пьяная? – помолчав, с подозрением спросила Алка.
– Нет, но спасибо за идею! – искренне поблагодарила я. – У меня был такой трудный день, что остограммиться, пожалуй, не помешает! Так что там у тебя с зерном случилось?
– Оно пропало! – мрачно сообщила Алка.
– Из кладовой?
– Из кастрюльки! Я сварила коричневый рис, закутала кастрюлю в старую шубу и оставила доходить до кондиции, потому что зерно должно хорошенько распариться и набухнуть. А сама тем временем побежала в магазин, потому что у меня закончились простокваша, капуста, черные бобы и постное масло, – затарахтела Трошкина. – Я все купила, вернулась домой, и что?
– Что? – с интересом повторила я.
– И ничего! Исчез мой рис, поминай как звали! Шуба разворошена, кастрюлька выскоблена, словно ее собака языком вылизала! – тут Алка замолчала, словно ей в голову пришло неожиданное соображение.
– Барклай тут совершенно ни при чем! – поспешила заявить я, безошибочно угадав ход мыслей подружки. – Ни он, ни я твой рис не ели, клянусь своими новыми французскими колготками!
– В сеточку? – зачем-то спросила она.
– Ага. Слушай, а почему этот твой рис был коричневым? – я мудро сменила тему. – Ты его сварила с какао? Или заправила шоколадом?
– Да ты что?! – ужаснулась Трошкина. – Скажешь тоже, с шоколадом! Я ем только простые натуральные продукты, произведенные в моей естественной среде обитания!
– В наркодиспансере?!
Я ахнула и замолчала, соображая, какими такими кормами может снабдить Алку краевой наркодиспансер, в котором она лениво и нерегулярно подрабатывает инструктором по лечебной физкультуре. Простые натуральные продукты, она сказала? Так-так! Чистый спирт, маковая соломка, листья конопли…
– Черт, забыла траву купить! – словно услышав мои мысли, чертыхнулась Алка. – Как же я без травки-то? Слышь, Кузнецова, можно у вас пучок стрельнуть? У дяди Бори, я знаю, всегда есть…
– У папули?!
– Открывай дверь, я сейчас к вам поднимусь! – деловито сказала Алка и положила трубку.
Я высоко подняла брови и с глубоким недоумением посмотрела на размеренно гудящий мобильник: наш папуля, военный пенсионер и действующий кулинар-изобретатель, – наркодилер?! Не верю!