На праздник Вознесения я стащил колбасу с укропом, двух зажаренных птиц и баранину в чесночно-розмариновом соусе. «Меня могут за это повесить!» — сказал я себе, но мне было все равно. Девчонки взвизгнули и кинулись к двери, чтобы посмотреть, не идет ли стража арестовать меня. Агнес положила ладонь мне на руку (она впервые прикоснулась ко мне) и сказала:
— Attenzione. [29]
— Не беспокойся за него! — рассмеялась старая прачка. — Он такой ловкий, что нимб у ангела может стащить!
Агнес предложила постирать мою рубашку, поскольку та была испачкана соусом. Другая девушка вызвалась простирнуть мои лосины, но Агнес ей не позволила. С тех пор она часто стирала мою одежду, и, благодаря ее любви ко мне, та стала мне почти впору. Я был так счастлив, что дальше, казалось, некуда, пока Федерико, вдруг схватив подавальщика за руку, не спросил:
— Почему ты не можешь быть таким же опрятным и чистым, как Уго?
Господи Иисусе! Герцог заметил меня не из-за того, что я спас ему жизнь, а потому, что я ходил в чистой одежде!..
Я поспешил к Агнес, чтобы поблагодарить ее за свой успех. Но как только я начал говорить, она закрыла мне рот рукой, показав на других девушек, которые прилегли поспать. Ее рука была такой теплой, что я нежно куснул ее за ладонь. Она ахнула, но не убрала руку. Я лизнул то место, которое укусил. Она глянула на свою ладонь и на меня, словно пытаясь что-то решить. Потом, взяв меня за руку, повела мимо спящих тел через сад Эмилии в горы, вздымавшиеся над замком.
Глава 12
Агнес не сказала мне, куда мы идем, и я был благодарен ей за молчание, поскольку желание так переполняло меня, что я не смог бы выдавить ни единого членораздельного звука. Господь благосклонно взирал на нас, заставляя нас склонять головы и подталкивать друг друга вверх, положив руки на бедра. Козы, спавшие под фиговым деревом, не обратили на нас никакого внимания. Сумчатая крыса промелькнула за камнями и исчезла в пурпурных зарослях герани. В кронах деревьев заливались вьюрки и малиновки, по голубому небу, гонимое невидимом ветерком, проплыло серое облачко. Склон был крутой, так что я протянул Агнес руку, однако ее рука была не слабее моей, так что, когда я оступался, это она помогала мне не упасть. Мы карабкались все выше, и наше дыхание смешивалось все больше, пока не только дыхание, но также наши шаги и мысли стали едины. И когда мы добрались до просеки между деревьев, то, упав на землю, обнялись так крепко, что даже воздух и тот не мог проникнуть между нами.
Я целовал ее губы и подмышки, расстегнул ей рубашку, выпустив на волю ее маленькие груди. Она изголодалась не меньше моего и, резко притянув меня к себе, кусала мои губы, издавая нежные мяукающие звуки и обхватывая меня ногами. От нее пахло щелоком, а когда я заглянул ей в глаза, в них больше не было печали.
Неожиданно Агнес оттолкнула меня и, усевшись, изогнулась, чтобы посмотреть на два своих белых полумесяца. Они покрылись красными пятнышками, поскольку мы впопыхах упали на муравейник и насекомые остервенело кусали нас обоих. Но мы были так охвачены желанием, что не могли остановиться, а потому быстро поползли по траве, подыскивая удобное местечко, и там, перевернув Агнес и поставив ее на колени, я оседлал ее сзади.
Боже! Какое же наслаждение мы оба испытали! Мы так долго ждали друг друга, что не могли остановиться. Солнце скрылось за тучи… мы ничего не замечали. Поднялся ветер, а мы все стонали от наслаждения. На нас упали капли дождя — сначала медленно и неохотно, а затем тучу словно прорвало под собственным весом, и ливень стекал струями с моего лица на лицо Агнес, а с ее спины на землю. Когда выглянуло солнце, мы все еще занимались любовью — и взорвались вместе, как фейерверк во время летнего солнцестояния.
Потом Агнес лежала в моих объятиях, а я говорил ей о любви. Она хмурила брови, будто не понимая. Я повторил все от слова до слова, и только тут до меня дошло, что она посмеивается надо мной, потому что Агнес широко улыбнулась мне — я впервые увидел ее улыбку — и страстно меня поцеловала. Я ласкал ее груди, а потом поцеловал в живот, где остались следы от рождения ребенка.
— Ему сейчас было бы семь, — сказала она, перестав улыбаться.
Она вскочила и заставила меня танцевать до тех пор, пока мы не забыли обо всех своих напастях. Поймав бабочку, Агнес показала ее бьющиеся крылья и промолвила: «Это мое сердце», — а потом подбежала к дереву и взобралась на него, ловко перебираясь с одной ветки на другую. Оседлав крепкий сук, она тихо спела мне грустную монотонную песенку.
— Che с’е dimale? [30] — спросил я.
— Niente, — ответила она и спрыгнула в мои объятия. После чего, крепко сжав в ладонях мое лицо, добавила: — Ты никому не расскажешь об этом.
— Но я хочу рассказать всему миру!
Она покачала головой.
— Мир отнял у меня мужа, сына и мою страну. Я не хочу, чтобы он отнял тебя тоже.
— А Миранда? Могу я ей сказать?
— Только Миранде.
Я положил ее на землю, сгорая от желания сунуть ей голову между ног, чтобы насладиться ее прелестью, потому что, не считая свежеснесенных яиц, это было единственное лакомство, которое никто не мог отравить. Но стоило мне нагнуться между ее колен, как по моему лицу пополз муравей. Агнес расхохоталась так звонко, что ее смех разнесся по холмам. Она поджала ноги и смеялась, пока не выбилась из сил. А потом протянула ко мне руки.
Мы почти уже подошли к дворцу, когда мимо проскакала лошадь.
— Это горбун Джованни, — сказала Агнес и уткнулась лицом в мое плечо.
— Он вернулся вчера. Нам не стоит его бояться.
— Но никто не должен знать! — воскликнула она с тревогой в глазах.
— Он нас не заметил, — сказал я ей. — Без очков он слеп, как летучая мышь. Иди вперед, а я пойду следом, так что никто не увидит нас вместе.
Я тихо прокрался на кухню, напевая про себя монотонную песенку Агнес. Кровь у меня бурлила от восторга. Поварята сразу же догадались, что я кого-то трахнул, но не знали кого.
— Тебе понравилось, да? — со смехом спрашивали они. Поскольку я обещал Агнес хранить тайну, то ничего не сказал и, опасаясь проболтаться от счастья, быстро ушел из кухни в свою комнату.
Миранда стояла у окна, разговаривая с птицами. Увидев меня, она передернулась, как Пьеро, и, заикаясь, спросила:
— Г-г-где ты был?
А потом закряхтела, как Федерико, расхвасталась, как Томмазо, и я рассмеялся до слез. Мне хотелось рассказать ей об Агнес, но поскольку Миранда впервые так развеселилась, я решил сначала выслушать ее.
— Тебе нравится моя прическа?
Она убрала волосы со лба, как диктовала современная ода.
— Ты очень хорошенькая!
На самом деле ее прическа мне не понравилась, поскольку голова у нее стала похожей на яйцо, однако это не имело никакого значения.
— Все девочки так причесываются! — сказала Миранда, глядя в ручное зеркальце. — Я хотела бы, чтобы у меня волосы были посветлее. Я каждый день сижу на солнце, но все зря. Может, мне нужны накладные волосы?
Похоже, она готова была щебетать так весь вечер, так что я перебил ее:
— Миранда! Я познакомился с одной женщиной.
— С женщиной?
— Агнес. С прачкой из Боснии.
— А-а, с этой блондинкой! И что дальше? Она будет… — Миранда вдруг напряглась, положила зеркальце и повернулась ко мне. — Она будет жить с нами?
— Я еще об этом не думал…
— Нет! Я не хочу!
— Но…
— Нет!
— Миранда…
— Нет! — крикнула она и топнула ножкой.
Я даже сам не ожидал, но ее выходка так меня разозлила, что я крикнул в ответ:
— Если я этого захочу и она согласится, мы тебя спрашивать не станем!
Миранда сверкнула на меня глазами и отвернулась. Я положил ей руку на плечо, она ее стряхнула. Я схватил ее за плечи, повернул к себе и, взяв за подбородок, заставил посмотреть мне в глаза.
— Ты думаешь, я забуду твою маму?
Она медленно кивнула.
— Я никогда ее не забуду. Обещаю! Но ты тоже должна мне кое-что пообещать. Не говори никому об Агнес, ладно?
Миранда удивленно глянула на меня:
— Хорошо, я обещаю.
Я весь день спрашивал себя, почему Миранда мне солгала. Даже слепому было видно, что она не думала о матери.