Устав от самокопания, Джек попытался снова заговорить с Р-ли. Вспомнив, что сирена довольно неохотно говорила о драконе, он спросил о причинах этого.
— Дело в том, — сказала Р-ли, — что, в сущности, ты обязан нам жизнью, понимаешь? Дракониха сказала, что ты гнался за ней и хотел убить. Несколько раз она могла подстеречь тебя и прикончить. И поверь, ей очень хотелось это сделать. Но наше Соглашение с драконами гласит, что только защищаясь, только в самом крайнем случае…
— Соглашение?..
— Ну да. Ты не заметил порядка в ее набегах на фермы? Один единорог из поместья Лорда Хау за неделю. На следующей неделе — один с фермы Чаксвилли. Через неделю один у О'Рейли. Через семь дней — одно животное из стада Филиппинского монастыря. После этого — одно у твоего отца… Одна неделя, один единорог, одна ферма. Потом круг повторяется, начиная с Лорда Хау и кончая жеребчиком из стойла твоего отца пять дней назад. Одна неделя, один единорог, одна ферма. Кроме того, по Соглашению нельзя трогать пахотных животных и дойных самок. Не забираются беременные кобылицы. Только те, что на мясо и на продажу, только! Избегать людей и собак. С каждой фермы — не более четырех единорогов в год. Один дракон на округу… Такие Соглашения заключаются каждый год, слегка меняясь, ведь и обстоятельства тоже, бывает, меняются…
— Погоди! А кто вам, гривастым, — Джек почти выплюнул это слово, — позволил распоряжаться нашей собственностью?!.
Р-ли опустила взгляд. Только теперь до Джека дошло, что рука сирены лежит в его руке. Кожа ее руки была гладкой и прохладной, куда более гладкой и прохладной (Джек не мог сдержать эту крамольную мысль), чем у Бесс.
Только взглядом из-под ресниц Р-ли показала, что заметила, как поспешно Джек отдернул руку. Спокойно взглянув в зардевшееся лицо молодого человека, сирена спокойно произнесла:
— А ты не забыл, что по Соглашению, которое твой дед заключил с моим народом, ваши люди должны давать нам четырех единорогов в год? Между прочим, это условие не выполнялось уже десять лет: у вийров достаточно мяса для еды. Мы не требовали того, что принадлежит нам по праву, мы не жадные. — Р-ли на мгновение умолкла, затем продолжила. — И мы не сообщали сборщику податей, когда твой отец включал этих единорогов в перечень необлагаемого налогом имущества, а потом оставлял себе.
Как ни был разгневан Джек, он заметил приверженность сирены к «мы», которое филологи определяли как «частицу двусмысленного презрения». В объяснениях Р-ли была серьезная неувязка: даже если существует это Соглашение с драконами, почему бы гривастым не забирать причитающихся им четырех единорогов и не отдавать их чудовищу? К чему прикрывать пустой болтовней ночные набеги опасного зверя? Тут что-то не так, что-то не вяжется.
Правда, гривастые редко лгут. Но ведь время от времени это все же случается… Рассказывая небылицы, взрослые вийры используют детскую речь. Ведь и Р-ли прибегла к ней в разговоре с ним! Но это вовсе не значит, что она врет: она сама учила Джека детской речи, когда они вместе играли на ферме. Вполне естественно, что и сейчас Р-ли воспользовалась ею в разговоре с товарищем детских игр…
Смотритель Моста Эгстоу стоял на слашларкской дороге возле своего дома — высокой круглой башни из серого камня с кварцевыми вкраплениями. Перед Смотрителем стоял большой мольберт со старательно загрунтованным холстом, в руках он держал палитру и кисти; такое свое времяпрепровождение Эгстоу называл «пленэром».
В тридцати метрах от Смотрителя сидела на корточках его жена Вигтва. Пока супруг занимался высоким искусством, она сдирала чешую с какого-то двуногого животного полуметровой длины, только что выловленного в ручье. В том же ручье плескались трое ребятишек: пятилетняя Анна, во всем похожая на человеческое дитя, если не считать золотого пуха вдоль позвоночника, заметного только при внимательном разглядывании; десятилетний Крэйн, хребет которого уже явно отливал золотом в солнечных лучах и брызгах воды; тринадцатилетняя Лида — воплощение созревания, созревания гривастых: с короткой оранжево-красной гривкой вдоль спины и подобием хвоста длиной примерно в фут ниже копчика. Наливающаяся грудь и едва намеченный символ женственности внизу живота обещали восхитительную женщину, но женщину-сирену.