Он бросил мне еще одну бутылку воды и протеиновый батончик, сказал мне заткнуться, прежде чем я заговорил, и снова закрыл дверь.
Больше езды. Больше сна. Двери открылись на этот раз в ярком утреннем свете.
— Приведи себя в презентабельный вид. Не хочу, чтобы ты выглядел из-за этого как неряха. После этого повернись и вернись ко мне. Хочешь сделать это, тогда позволь мне завязать тебе глаза. Мне не нужно, чтобы ты видел какие-либо чертовы подробности.
Я провел рукой по волосам, приглаживая их назад, затем принялся за пуговицы на воротнике, наблюдая за ним, чтобы увидеть, серьезно ли он относится к тому, чтобы придать мне презентабельный вид.
— Снова надень галстук и пиджак, — приказал он мне.
Я сделал то, что он сказал, живо представив себе, что все это время причиняю ему телесные повреждения.
Я попятился к нему на коленях.
— Мне нужно в туалет, — сказал я ему.
Он натянул мне на голову тканевый мешок и крепко застегнул наручники на моих запястьях.
— Минута. Если ты не предпочитаешь помочиться на шину, поблизости есть настоящая уборная.
Я надеялся, что он имел в виду буквально эту мелкую часть.
По логике вещей, я знал, что мне следует волноваться, и в некоторой степени волновался. Но чувство, которое управляло мной в тот момент, было предвкушением, потому что, наконец, я получил несколько ответов, и это было намного сильнее, чем любое беспокойство, которое я чувствовал за себя.
Что меня здесь ждало? Что я узнаю, и смогу ли я жить с ответами? И, если случилось самое худшее, действительно ли я хотел знать?
Он схватил меня за плечо и повел по гравию на тротуар, от солнца в тень.
Я слышал, как он вставляет ключ в замок, а затем он рявкнул, чтобы я вошел внутрь.
— Иди в ванную, а потом оставайся на месте. Сделаешь шаг из этой комнаты, и пожалеешь об этом.
Он расстегнул мои наручники, и я услышал, как за мной захлопнулась дверь.
Я снял сумку с головы, оглядываясь по сторонам.
Это был старый гостиничный номер. Я направился прямо в ванную комнату, использовал ее и исследовал, выглядывая в окно, которое было покрыто инеем и, очевидно, заперто на засов.
Вся установка была до крайности жуткой. Как раз из тех мест, куда тебя отвозят, чтобы прикончить.
Я проверил свою внешность в зеркало и подумал, что у меня неплохо получилось, учитывая все обстоятельства. Костюм лишь слегка помялся, волосы растрепаны, но не более, чем обычно. Глаза лишь слегка налиты кровью, но не так уж и страшно. Небольшой синяк на челюсти, но ничего.
В комнате не было телефона, но был будильник, показывающий десять минут восьмого.
Между двумя двуспальными кроватями стоял старинный телевизор, и, подождав тридцать минут, я включил его. Оказалось, что у него действительно хороший набор каналов.
Я закончил смотреть одно из реалити-шоу, которое любила Ирис. Оно называлось «Моя большая цыганская свадьба», и это было ужасно.
К сожалению, то, как плохо это звучало, заставило меня еще больше по ней скучать.
Примерно через час после того, как меня оставили в комнате, дверь открылась. Этот светловолосый сукин сын просунул голову внутрь с обычным взглядом.
— Выключи это дерьмо, — прорычал он и снова закрыл дверь.
Не прошло и минуты, как я услышал его слабый голос снаружи снова, хотя, судя по его ровному, не враждебному тону, он явно не разговаривал со мной.
— Привез тебе кое-что, — произнес он.
Последовала долгая пауза, затем мягко ответил более тихий, слабый голос.
Что-то в этом голосе заставляло меня встать, дыхание стало прерывистым, сердце колотилось в груди.
— Иди внутрь и посмотри, — ответил ублюдок.
Я смотрел на дверь, напрягшись в ожидании.
Руки липкие и трясутся.
Наконец, к счастью, дверь открылась. Она медленно заскрипела, открываясь шире, и зрелище, которое наполнило комнату, чуть не поставило меня на колени.
— Ирис, — выдохнул я.
Там стояла Ирис.
Она выглядела иначе.
На ней были серые спортивные штаны и очки в толстой оправе, ее светлые волосы были заплетены в косу на набок и спадали ей на плечо. Ее лицо было чистым от макияжа и таким же красивым, как всегда.
На вид ей было лет пятнадцать, в такой одежде. Это было тревожное событие, но оно было полностью омрачено взрывом чистой радости в моей груди при виде ее.
Она была цела и жива. Цела и невредима.
По иронии судьбы, она казалась еще более потрясенной, увидев меня, прикрыв руками рот, когда она ахнула.