Пена бьет из под клеевой пленки и растекается по комнате, так как кнопка на донышке “сперматоцида” утоплена в корпусе баллона и зафиксирована там клеем. Жидкость, находящаяся внутри баллона под большим давлением, попадая на воздух, пенясь, многократно увеличивается в объеме.
Чиб хватает с полки баллон с растворителем и сжимает его в руках. Теперь она до него не доберется. Бенедиктина с визгом вскакивает на ноги и бросается к нему. Чиб, хохоча, словно гиена, надышавшаяся веселящего газа, перехватывает ее занесенный кулак и отталкивает скользкое от пены тело в сторону. Бенедиктина, подскользнувшись, падает в “сперматоцид”, доходящий им уже до лодыжек, и выезжает на спине из спальни, звякая об пол своим баллончиком.
Она поднимается на ноги и только теперь сознает все содеянное Чибом. Раздается ее отчаянный вскрик, и она пытается исправить непоправимое. Она изворачивается, стараясь вытащить проклятый баллончик, и вскрикивает при каждом неловком движении, причиняющем ей боль. Видя, что все напрасно, она, всхлипнув, поворачивается и, широко расставив ноги, неуклюже бежит прочь. В дверях она сталкивается с Бэллой, и они вместе летят на пол, разбрызгивая в стороны пену. Пытаясь встать, они оскальзываются и падают опять. Эта пара сейчас напоминает двух Афродит, восстающих из кипени волн Средиземного моря.
Бенедиктина раздраженно отталкивает вцепившуюся в нее Бэллу, оставляя при этом толику совей нежной кожи на ее длинных ногтях. Бэлла вкатывается обратно в комнату на спине и скользит в сторону Чиба. С трудом встав на ноги, она выглядит точно новичок, впервые попавший на лед и изо всех сил старающийся сохранить равновесие. Однако это ей не удается, и она с воплем летит на пол, высоко задрав ноги.
Чиб, осторожно переставляя ноги, подходит к кровати собрать одежду и решает одеть ее в более сухом и безопасном месте. Он выходит в круглый холл как раз в тот момент, когда Бенедиктина, наподобие гигантской белой гусеницы, барахтается в луже пены, пытаясь подняться на ноги. Ее родители — два бегемота среднего возраста, все еще сидят перед экраном стерео, в руках у них жестянки с пивом, глаза-бельма вылуплены, слюнявые рты раскрыты, их жирные уши заметно дрожат от возбуждения.
Чиб, не говоря им ни слова, проходит через холл. Но, взглянув на экран, он обнаруживает, что тот переключен с внешнего приема на внутренний, а точнее — на комнату Бенедиктины. Мать и отец наблюдали все это время за ними, и их возбужденное состояние свидетельствует о том, что такого сильного впечатления они еще не получали ни от одного из стереоспектаклей для взрослых.
— Ах вы образины! Подглядывали?
Тут они наконец оторвались от экрана и увидели приближающуюся к ним Бенедиктику — спотыкающуюся, уже осипшую от крика, молча тычащую пальцем то на Чиба, то на мертво приросший к ней баллончик. Из-под нее, как из сопла ракеты, непрерывно выходит струя пены, покрывая ее и обалдевших от всего происходящего маму и папу. Видя это и услышав ругань Чиба, оба родителя, словно два Левиафана, поднимаются из морских глубин, начинают подниматься со своих кресел. Бенедиктина же устремляется к Чибу: ее руки угрожающе вытянуты вперед, скрюченные пальцы с длинными ногтями шевелятся, лицо словно у Медузы Горгоны.
Чиб, оттолкнувшись от стены, скользит прочь от них, беспомощно крутясь при этом маневре вокруг своей оси. С трудом ему удается удержать равновесие. Зато папа и мама, ухватившиеся друг за друга, подскользнувшись, обрушиваются на пол. Дом сотрясается от грохота. С ненавистью глядя на Чиба, они бешено ревут, как моржи, выползшие на сушу. Извиваясь телами, они пытаются дотянуться до Чиба, скользя в его сторону. Мама уже визжит, лицо ее, несмотря на весь жир, — лицо Бенедиктины. Все трое постепенно окружают Чиба. Он, отпрянув, падает и на спине вылетает из холла.
Папа же и мама сближаются тем временем пересекающимися курсами. “Титаник” повстречал свой айсберг и вот-вот произойдет столкновение. Лежа на животе, они скользят вдвоем к Бенедиктине.
Понимая, что они могут ее по инерции расплющить о стенку, она, как рыба из воды, выскакивает из пены, когда они проходят под ней.
Теперь очевидно, что заверения правительства о том, что баллончик рассчитан на сорок тысяч доз, смертельных для сперматозоидов (или для использования после сорока тысяч совокуплений), — истинная правда. Весь дом внутри покрыт пеной, а струя еще не иссякла.
Бэлла теперь лежит на спине в углу спальни. Только голова ее торчит наружу — словно она принимает пенную ванну.
Чиб медленно встает и оглядывается вокруг. Его колени напряженно согнуты, он готов к прыжку в случае опасности, хотя изо всех сил надеется, что ему не придется делать резких движений здесь, где опора буквально ускользает из-под ног.
— Стой, сукин сын! — ревет папа. — Я уничтожу тебя! Как ты смел поступить так с моей дочерью?
Чиб смотрит, как он неуклюже переворачивается и пытается встать на ноги, ревя, словно в него попал гарпун. Мама уже прекратила бесполезные усилия. Бенедиктина же совсем куда-то пропала — ее не видно и не слышно.
Видя, что путь его теперь свободен, Чиб, как на лыжах, скользит по холлу и оказывается на сухом месте около двери. С одеждой в одной руке и с флаконом растворителя в другой он шагает к выходу.
В этот момент его окликают по имени. Чиб оборачивается и видит, что со стороны кухни к нему скользит Бенедиктина. В руке у нее высокий стакан. Он недоумевает — зачем он ей? Не собирается же она гостеприимно предложить ему “посошок на дорожку”?
Она с разгону вылетает ему под ноги и с воплем врезается в стенку. Тем не менее она выплескивает содержимое стакана точно в цель.
Чиб громко кричит, почувствовав кипяток. Боль была такая, словно его кастрировали без наркоза.
Бенедиктина хохочет, лежа на полу. Чиб после серии прыжков и воплей с зажатыми между ног руками — флакон и одежда упали, ему было не до них — все-таки с трудом берет “себя в руки”. С перекошенным от ярости лицом он хватает Бенедиктину за правую руку и выволакивает ее на улицу Беверли-Хиллз. В эту ночь на улице мало людей, но все прохожие сразу устремляются за этой странной парой. Чиб не останавливается, пока не достигает озера, где он, таща за собой Бенедиктину, бросается в воду, чтобы остудить нестерпимый ожог.
В толпе было много разговоров после того, как они выползли из воды и потащились домой. Люди долго еще переговаривались и смеялись и после того, как служители департамента чистоты убрали все пену с поверхности озера и прилегающих улиц.
— Мне было так больно, что я целый месяц еле ходила! — кричит Бенедиктина.
— Ты сама хотела, чтобы это произошло, — говорит Чиб, — ты не должна жаловаться, потому что не раз говорила, что хочешь от меня ребенка.
— Я, должно быть, просто не помнила себя… — говорит Бенедиктина. — Нет! Я никогда не говорила ничего подобного! Ты меня заставил! Ты меня обманул!
— Я никогда никого не заставляю, — говорит Чиб. — И ты это прекрасно знаешь. Просто в тебе взыграла дурная кровь. Ты свободна в своих поступках и пошла на близость без малейшего принуждения. У нас свобода воли!
Омар Руник, поэт, поднимается со своего стула Это высокий худощавый юноша с бронзово-красным лицом, орлиным носом и очень широкими красными губами. Его длинные курчавые волосы подстрижены в форме корпуса “Пекода”, этого сказочного корабля, который нес сумасшедшего капитана Ахава во главе его безумного экипажа в погоню за Белым Китом. Можно было ясно различить на голове поэта искусно сплетенные из волос бушприт, мачты, реи и даже шлюпки, висящие на шлюпбалках.
Омар Руник хлопает в ладоши и кричит:
— Браво, философ! Именно это свобода воли! Воли свободного выбора между Вечной Истиной, смертью и проклятием! Я пью за свободу воли! Тост, джентльмены! За нашего предводителя!
И начинается.