Я что-то пробурчал. Дважды. Она поняла шутку и улыбнулась.
— Это долгий путь от этого одиночества до войн и крайней степени эгоизма нашей последней цивилизации. Кажется, наш народ сбился с пути очень и очень давно.
Я ничего не ответил. Но был рад слышать её голос и мысли.
— Я никогда не рассказывала тебе, как сюда попала, — начала она. — И больше никогда никому не расскажу. Наши люди жили в самой северной точке туннелей. Вот уже более полувека. Думаю, в какой-то момент мы начали сходить с ума. По-другому сложно описать то, что происходило. Время от времени кто-то пытался взять власть над группой людей. Перенимать что-либо было особо нечего, поскольку все мы жили в этих норах; тем не менее, нашлись те, кто пытался захватить власть, отдавать приказы и забирать себе женщин, а всем остальным приходилось с ними бороться. Людей убивали. Это было все равно, как если бы люди, находившиеся в полнейшей изоляции, вроде нашей, внезапно стали одержимы властью. Как будто власть стала для них единственным утешением после крушения мира, и все свалившиеся на нас несчастья, можно было компенсировать властью одних людей над другими.
— Тогда, будучи ребенком, я поклялась, что всегда буду свободной, даже если это погубит меня. Отсутствие свободы чуть не уничтожило меня. Один мужчина захватил женщин и захотел сделать их своими наложницами. Он утверждал, что является самым сильным. Начались драки и выяснения отношений, которые порой заканчивались трагически. Эти поединки за власть были во всём: боролись за женщин, за еду, за лучшие участки туннеля, но, прежде всего, за свет.
— В туннелях, где мы жили, нам отводилось только два часа солнечного света в день, и органы управления постановили, кто может находиться под этим солнечным светом. Он пробивался из трещины размером с яйцо, но этот свет стал тем, ради чего большинство из нас жило. Самые влиятельные получали первый свет. Они стояли в нём, согревались им, умываясь в его лучах. Затем следовал черёд их жен и детей. А вслед за ними свет принимали следующие по рангу. Нередко вспыхивали смертельные баталии из-за того, кто будет стоять под светом. Многие из нас ожидали в надежде месяцами и даже годами, но так ни разу не удостоились возможности постоять на свету. Все, что мы могли себе позволить, так это наблюдать за лучом издалека, смотреть, как он падает на тех, кто воспользовался своим влиятельным статусом, чтобы лишить нас подобного удовольствия. Настал час, когда мой отец был не в силах больше этого вытерпеть. Он не мог вынести подобной жизни в кромешной тьме туннеля, видя луч света, но не имея возможности ощутить его на своем лице. Однажды утром он осмелился раньше всех подойти к расщелине в туннеле и поднять лицо к первым его лучам. Это доставило ему необыкновенную радость. Но этот поступок настолько разозлил местных авторитетов, что они ударили моего отца по голове острым камнем, и мне был виден освящённый в лучах света кровавый венец, разлившийся по его голове. Кровь текла по его лицу и сгустилась на глазах. Выражение его лица говорило о том, что муки отца стоили того, чтобы после всех лет, проведенных в темноте, наконец ощутить этот небесный свет. Даже если это случилось всего лишь раз. Той же ночью отец скончался. Два дня спустя, глядя на подобное, что стало нормой жизни в туннелях, моя мать тоже пожелала умереть.
— После её похорон случилось много всего ужасного, чтобы об этом рассказывать. Но это пробудило во мне решимость сбежать и желание встретить верную смерть во внешнем мире, нежели прожить еще один день, оставаясь вечным пленником в руках жалких властителей. Меня побудило не только желание увидеть свет или саму жизнь. Это было стремление к свободе, чтобы никогда больше не подвергаться тирании, и не позволять никому обрекать меня на вечную тьму, в то время как авторитеты удерживают свет. Как видишь, моя история не предрасположила меня к тому, чтобы приспосабливаться к другим. Но теперь я точно знаю, что делать выводы из своего опыта, каким бы горьким и ужасным он ни был, вовсе не лучше, чем лишить других источника света. Мы можем извлечь неправильные уроки из того, что с нами произошло. Я это сделала, и мне очень жаль. Но ты не из тех тиранов в туннеле. По крайней мере, надеюсь, что нет. Пожалуйста, давай начнем сначала.
— Как?
— Расскажи мне, как ты здесь оказался.
Я поведал ей то немногое, что смог, исходя из своего немощного состояния, говоря тихим голосом, и без интонации. Она внимала мне с пустым взглядом, и казалась более молчаливой, чем когда-либо.
— Значит, люди из твоего туннеля все еще там.
— Не знаю.
— У тебя не возникало искушение пойти и сообщить им, что здесь все еще существует мир?
— Нет.
— Почему?
— По той же причине, что и у тебя. Они вернутся к тому, кем были раньше. Через пятьдесят лет они встретятся с подобными обстоятельствами, которые привели нас сюда. Я боюсь их больше, чем бубонной чумы, о которой я читал. Оставь их в неведении.
— Я тоже так думаю. Я также считаю, что мы должны заботиться друг о друге. В конце концов, мы — это всё, что у нас есть.
— Это твой новый принцип?
— У меня много новых принципов.
9
Когда мне стало лучше, и я был в состоянии ходить и даже принимать солнечные ванны, то понял, что больше не узнаю ее. Теперь она казалась мне совершенно другим человеком. Она всегда улыбалась и больше не проводила все свободное время в своем доме. Кажется, ей больше не хотелось оставаться одной.