Когда я, кокетливо улыбаясь, обращалась к кому-нибудь из них со словами: «О, ты у нас действительно красавчик. Конечно, у тебя есть гёрл-фрэнд, верно? Интересно, насколько красива гёрл-фрэнд у такого парня, как ты? Ты не расскажешь мне о ней? Есть фотка? Покажешь? Даже если ты женат, можно ведь заменить жену на гёрл-фрэнд», то в большинстве случаев они вытаскивали паспорт и показывали фотографию подружки или жены. Обычно паспорт был похож на фотоальбом. Стоило раскрыть его, как из него, словно широкая ширма, состоящая как минимум из двадцати створок, выпадали фотографии подружки, родителей, братьев, сестер, племянников. Если паспорт показывался на свет божий, это означало, что дело в шляпе: заказ будет. Я уже знала, что, сколько бы семейных фотографий я ни увидела, паспорт доставался, чтобы проиллюстрировать эмоциональный рассказ о своей подружке или жене.
Когда раскрывался паспорт, я, продолжая кокетничать, обычно льстила: «О, какая она удивительная красавица. Я так и знала. Ты и впрямь счастливчик. Как бы далеко ты ни был от нее, нельзя забывать, что надо радовать такую красавицу. Если бы мой бойфренд, ушедший на войну, в качестве доказательства любви нарисовал мой портрет и отправил бы его мне, как бы я была растрогана. Возможно, преисполненная счастьем, я клялась бы ему в вечной любви…»
Когда я так говорила, добавив к словам соблазнительные движения руками и бедрами, близко подходила к солдату и непрерывно болтала, результатом всего этого представления была фотография подружки или жены, которая вытаскивалась из паспорта и ложилась на мой письменный стол. Но на этом работа не заканчивалась. В то время все фотографии были черно-белыми, поэтому надо было записать цвет волос, глаз и одежды. Даже записать цвет волос было непростым делом. Янки говорили, что волосы их девушек или жен похожи на мягкий лен, золотистые волосы — на пшеничное поле, рыжие — на огонь, серые — на серебряные нити. Глаза бывали похожи на изумруды, на глубокое море, на тыкву, черный жемчуг… Когда я записывала, они стеснялись, словно описывали самих себя. И хотя меня начинало мутить от бесконечного разнообразия эпитетов и метафор, усердно улыбаясь, я поддакивала и, отвечая на слово «вондепхул» словом «вондепхул»[102], записывала описания.
Затем они спрашивали, когда можно прийти за портретом. Если у них не было времени, мы говорили, что можем отправить его по почте. Естественно, если мы договаривались отправить портрет по почте, возникала дополнительная проблема, связанная с отдельным приемом денег на упаковку и расходы на пересылку, но большой удачей было то, что всю работу можно было завершить в тот же момент. Солдаты говорили, что зайдут за портретами через несколько дней, но мы получали вперед всю сумму.
Когда американцы, увидев нарисованный портрет, говорили, что девушка не похожа на фотографию, передо мной вставала еще одна проблема — убедить янки, что девушка на портрете даже красивее, чем на фотографии, и что парень обязательно должен забрать портрет. К счастью, каким бы янки ни был несообразительным, он, зная, что за шесть долларов нельзя ожидать шедевра, даже если картина ему не нравилась, обычно забирал ее, считая, что просто потратил деньги на развлечение. Однако это вовсе не означало, что у нас не было крайне придирчивых заказчиков. Когда надо было переубедить такого клиента, мое горло сводила судорога, а вместо слов выходили слезы. К счастью, не было янки, который, увидев слезы, не говорил бы: «Ноу проблем, ноу проблем», и тут же менял бы свое мнение и забирал портрет.
Художники, обрадованные тем, что я овладела английским, не упускали шанса польстить мне. Однако они, не скрывая неудовольствия, говорили, что по сравнению с тем, когда работал продавец Ли, выросло не только число заказов, но и число «паку»[103]. Если пришедший за портретом начинал упрямиться, а я не могла его переубедить, то ничего не оставалось, как заново рисовать портрет. Художники больше всего не любили, когда я говорила им, что надо сделать «паку». Их недовольство можно было понять: перерисовывать нужно было два или три раза, а платили за него только раз. С одной стороны, художники делали вид, что льстят мне, с другой — не забывали давить на меня, говоря, что если я надену юбку покороче и сделаю прическу, то буду выглядеть сексуальнее, а значит, будет больше клиентов и меньше «паку». Так что, с одной стороны, мы с художниками помогали друг другу и они поддерживали меня, а с другой стороны, они ни минуты не собирались терпеть, если что-то им не нравилось. Благодаря их существованию у меня была работа, а если я работала хорошо, то у них появлялось больше заказов и, соответственно, денег.