В тот день она получила письмо от Кэнона, начинавшееся со слов: «Моя милая и самая любимая на свете Тина». Читала письмо я, Тина его слушала. Аккуратные, робкие движения рук, когда она, едва касаясь конверта, медленно стала разрезать бумагу лезвием, казались мне вершиной красивой платонической любви. Единственное, что портило картину, — мое неверие в ее целомудренность. Обычно она слушала письма в комнате отдыха на втором этаже, когда там никого не было. Когда я прочитала лишь предисловие, опустив второстепенные предложения, содержание которых касалось только Тины, она, изменившись в лице, рывком выхватила у меня письмо. Нельзя было сказать, что она была полностью неграмотной, в принципе она могла разобрать смысл письма и без моего разъяснения. Стало ясно, что она чувствовала стыд и смущение, словно внезапно оказалась совершенно голой. Убедившись в том, что в комнате отдыха находимся только мы, она вернула письмо.
Я прошу простить меня за то, что приходится сообщать такую новость, но у Джо появится братишка. Весной следующего года я стану отцом еще одного ребенка. Но я по-прежнему хочу помочь Вам приехать в Америку. Надеюсь, и Вы не изменили своего намерения. Америка — страна неограниченных возможностей. Не забывайте, что Вас здесь ждет хорошее будущее.
Это короткое письмо я специально читала медленно, с нотками грусти в голосе, словно молитву во время жертвоприношения. Среди детей Кэнона Джо был младшим ребенком.
— Что дальше? Да, что он еще написал? — спросила осипшим голосом Тина, даже когда я прочитала: «Юосы синсиори»[109].
Я лишь отрицательно покачала головой. Неожиданно она начала плакать. Я, растерявшись, невольно обняла ее за плечи и пробормотала что-то утешительное. Прекратившиеся было слезы словно взорвали Тину, она горько заплакала навзрыд, вздрагивая всем телом.
— Мисс Пак, на улице вас ждет любимый. Идите быстрей, — сказал, хитро улыбаясь, художник Ма ши, опоздавший с обеда.
У него изо рта шел резкий запах кимчхи, а между зубами застрял молотый красный перец, но это не производило неприятного впечатления. Художники, рисовавшие до этого картины, подняли головы и, улыбаясь, стали наблюдать за мной. Это был конец обеденного перерыва, когда люди вместо реплик обменивались зевками. Но среди художников были и те, кто, отложив кисть, курили сигареты, загадочно улыбаясь, словно радуясь тому, что в такое скучное время появился повод расслабиться.
— Давно его не было видно, я уж подумала, что вы поссорились. Видимо, пришел мириться? — сказала Сон Хи, улыбаясь.
Оказывается, пришел Чжи Соп. Он был известен в магазине портретов как «любимый мисс Пак». Когда он находился в Сеуле, почти каждый день ждал меня у ворот РХ после окончания работы, все знали его в лицо. Я почувствовала, как во мне, словно вихрь бесчисленных частиц, поднимаются энергия и радость.
— Чжи Соп, вы когда приехали? — громко крикнула я, заметив возле мусорного бака у задней двери ресторана, продававшего кукпаб, фигуру с грустным лицом.
Даже мне этот крик показался до странности легкомысленным и дерзким. На его лице тут же исчезла грусть, он широко улыбнулся. На него приятно было смотреть. У Чжи Сопа было красивое лицо, становившееся еще красивее, когда он улыбался, демонстрируя здоровые зубы. Однако я считала, что грусть больше ему идет. Когда на его лицо, словно тень от широкой шляпы на закате дня, набегала грусть, меня вдруг охватывало желание прижать его к груди и погладить по волосам. Он был первым мужчиной, которого я хотела коснуться.
— Я только что приехал.
— Вы пришли сюда, не заходя домой? Прямо со станции?
Он утвердительно кивнул головой. Зная, что он не послушает меня, я все равно стала уговаривать его пойти домой и ждать там. Его семья жила в нашем районе, через два переулка от моего дома. Чжи Соп настаивал на том, что подождет меня у магазина.
— Тогда посидите хотя бы в чайной или булочной, а? В этом переулке холодно и вы стоите на сквозняке.
— Я подожду здесь.
— Почему?
— Сестра, не ты ли сказала, что, если я буду стоять здесь, все будут дразнить меня любимым мисс Пак? Мне это нравится.
Он поступил в университет в том же году, что и я, но был на год младше, поэтому называл меня старшей сестрой[110]. Когда мы впервые встретились, он, даже не зная моего возраста, сразу стал называть меня так. Вполне возможно, что он хотел стереть все границы. Я встретила его первый раз вскоре после перевода в магазин портретов, мы ехали в одном вагоне трамвая. Помню, стоял теплый весенний день, солнце уже садилось за горизонт. Вечерний фейерверк цветения вишни был в самом разгаре. Когда трамвай проходил мимо древней крепости Чангёнвон, все пассажиры невольно оглянулись. Свет, отражавшийся от лепестков полностью распустившихся цветов вишни, перешагнув через стены крепости, освещал вагон. Перестав читать вечернюю газету, я тоже стала разглядывать цветы, которые, казалось, раскрывались буквально на глазах. Не знаю почему, но стоило мне только взглянуть на распускающиеся цветы, как у меня возникло чувство, что я схожу с ума. Может быть, это происходило оттого, что лепестки цветов, на которых играли лучи заходящего солнца, были ослепляющим зрелищем, от которого перехватывало дыхание.