Чжи Соп был из тех людей, кто делает все возможное для любимого человека, кто отдает всего себя собеседнику. Когда он находился с кем-то, он ни о чем другом не мог думать, кроме как о человеке, который был рядом, но и ему не давал возможности отвлечься на что-то другое. Когда он уезжал в Пусан, я думала, что он, скорее всего, уехал не по своим делам, а отдохнуть. Когда кто-то ему нравился, он совсем себя не жалел.
Я постепенно стала чувствовать, что радуюсь, когда он приходит, а с его уходом грущу. Когда он уезжал, казалось, что Сеул пустел. Все, что меня окружало, теряло смысл, я не знала, куда себя деть. В тот день, когда он сказал, что уезжает ночным поездом, я поехала провожать его до станции «Сеул». Когда он сел в вагон, то все: встречающие и провожающие, люди на площади, пассажиры в битком набитом трамвае — выглядели в моем богатом воображении как фантомы, принявшие образ людей. Я чувствовала себя так, словно была оставлена одна в пустыне, где не было ни одного живого человека. Мне было не с кем поговорить, и стало очень одиноко и тоскливо. Мне ничего не хотелось, кроме как выплакаться.
Когда я пришла домой, мать посмотрела на меня странным взглядом и стала расспрашивать о том, что случилось. Я сказала ей, что вернулась, проводив Чжи Сопа, но выражение ее лица мне не понравилось. Не успела я лечь и укрыться с головой, как из глаз хлынули слезы. Я почувствовала, что мать собралась стянуть с меня одеяло. Крепко вцепившись в него и еще сильнее ощутив одиночество, я беззвучно горько плакала. Я сама не знала, что могла так грустить, мне было стыдно, казалось, я схожу с ума. Мне нужно было, чтобы меня оставили в покое, но мать упорствовала, желая убедиться, что я плачу. Увидев, что не получается стянуть с меня одеяло, она, сильно ругаясь, стала меня колотить. Я была под толстым ватным одеялом, поэтому не чувствовала боли, но я хорошо слышала ее громкий голос:
— Дрянная девчонка, ты что, плачешь из-за какого-то паршивого Чжи Сопа? Он что, умер, что ли? Даже если бы и умер, с чего бы тебе плакать по нему? Ты, черствая девчонка, не плакавшая, когда дедушка покинул этот мир, даже когда умер брат, ты не плакала, а теперь плачешь из-за какого-то Чжи Сопа? Что, только завела с ним интрижку, а он тебя отверг? Ой как грустно! Я что, для этого лелеяла тебя как зеницу ока? О, горе мне! Неужели я растила тебя, чтобы увидеть ревущей по Чжи Сопу?
Она говорила еще что-то, ну суть была в том, что с самого детства, с тех пор, как умер дедушка, меня звали «девчонка без слез». Дедушка очень любил меня, поэтому каждый раз, когда собирались говорить о моем скверном характере или хотели намекнуть на мою черную неблагодарность, самым простым способом заставить меня страдать было напомнить, что я не плакала на его похоронах. Неужели я не плакала, когда умер брат? Прошло не так много времени, но я не могла вспомнить, плакала или нет. Мне хотелось перестать чувствовать вину. Действительно, мне хотелось, чтобы мать поняла: когда мне было грустно, я не могла плакать, но стоило грусти смешаться с каким-нибудь сладостным ощущением, как слезы легко лились из глаз. В пустоте, образовавшейся после отъезда Чжи Сопа, был какой-то сладковатый привкус, вызывающий слезы. Но сильнее резали сердце ее слова: «Неужели я растила тебя, чтобы увидеть ревущей по Чжи Сопу?» Кого она ожидала увидеть во мне? Возможно, до сих пор она ждет от меня чего-то большего, чем от обычной дочери. Моя надоедливая мать — мой вечный кошмар.
Своего будущего мужа я встретила в РХ. Прошло совсем немного времени с тех пор, как я устроилась на работу. Каждый раз, когда мы пересекались, он, узнав меня, кивал головой. Однако тогда работников РХ я не считала за людей. Естественно, он тоже был личностью, находящейся вне области моего интереса. Мы ограничивались шапочным знакомством. Я узнала, что уже прошло больше полугода, как он начал работать в РХ, но я ничего не знала о том, за что он получает зарплату. Он был обычным сотрудником, но то, что у него был офис на улице, за дверью РХ, я узнала совершенно случайно.
Однажды ко мне на работу пришел дядя с каким-то человеком, просившим о личной встрече. Дядя сказал, что на рынке «Намдэмун» натолкнулся на старого знакомого с родины. Как только тот узнал, что я работаю в РХ, начал приставать к дяде и настойчиво просил о встрече. Не успели мы поздороваться, как мужчина стал умолять помочь устроить на работу свою дочь. Конечно, ко мне приходили иногда одноклассницы из полной средней школы и спрашивали, не могу ли я помочь устроиться на работу, но только один раз, и то с помощью Тины Ким, я смогла помочь одной из них. Тогда я прекрасно помнила трудное время, когда сама искала работу, поэтому специально поручилась за одноклассницу и попросила дать ей место. Устроить-то ее на работу удалось, но та, за кого я поручилась, уволилась, не проработав и месяца. Она работала в отделе, где продавали американские товары. К счастью, она не попалась, работая на черном рынке, просто, не сумев адаптироваться, уволилась по своему желанию. Разумеется, она не смогла бы устроиться в РХ, если бы я не попросила Тину. Я завидовала однокласснице, которая могла позволить себе уволиться, оставив такое место работы. В то же время мне было страшно, что через нее всем остальным одноклассницам станет известно, где я работаю. Поэтому, услышав просьбу, я подумала, что наилучшим выходом будет с самого начала резко отказать, сказав, что я ничем не могу помочь. Однако случай, когда дядя привел с собой старого знакомого, немного отличался от того, когда ко мне пришла одноклассница. Для меня, молодой девушки, которая была не в ладах с этикетом, старавшейся не показаться глупой, найти баланс между почтением к старшим и отказом было чрезвычайно трудной задачей. Я была в нерешительности.