Однажды я услышала странный звук, доносившийся от колодца. Было похоже на всплеск, который слышишь, если что-то уронишь в воду. Загадочный звук был подозрительным, потому что все время повторялся. Когда я вышла посмотреть, что там происходит, я увидела, как маленькая девочка, стоя у края колодца на цыпочках, пытается набрать воды. Всплеск повторялся, потому что она торопливо черпала воду, не набирая и половины ведра. У нашего колодца был свой секрет: чтобы набрать воды, надо было отмотать побольше веревки, сбросить привязанное к ней ведро вниз и подождать, пока оно завалится набок и начнет тонуть. Вот тогда можно было тащить ведро наверх. Но малышка, похоже, не знала про эту уловку. Она нетерпеливо била ведром по воде. Результата ее способ не приносил, зато на весь двор раздавалось громкое плюханье.
Я, улыбаясь, подошла к ней и, взяв у нее веревку, показала, как надо черпать воду. Но, видимо, это было не так-то просто. Хотя она и смотрела с широко открытым ртом, повторить мои действия она никак не могла. Со стороны девочка выглядела некрасивой: худая, с растрескавшейся кожей на руках. Но, приглядевшись, я подумала, что при более благополучной жизни она могла бы выглядеть милой. В детском личике уже угадывались приятные черты симпатичной девушки. До краев наполнив принесенное ведро, я спросила ее, где она живет. Она неопределенным жестом махнула в сторону деревни, лежащей вниз по склону горы. Передавая девочке ведро, я почувствовала себя Жаном Вальжаном[14]. Я помню с детства главу, где он дает девушке по имени Козетт ведро, наполненное водой из родника, находившегося в глубине темного леса. Этот роман не надоедал мне. Я перечитывала его несколько раз, и всегда на душе становилось светло. Конечно, во мне было маловато силы, чтобы быть Жаном Вальжаном, но я обрадовалась тому, что впервые за долгое время могу общаться с кем-то, кроме членов моей семьи. Желая немного поговорить с девочкой, я с улыбкой спросила ее имя.
— Чжонхи, — тихо ответила она.
«Конечно, ей до Козетт так же далеко, как мне до Вальжана», — мелькнуло в голове. Ее слабый голос, то, как долго она тянула слог «хи», — все это наводило на меня уныние. Я спросила: «Почему ты не эвакуировалась? Сколько человек в твоей семье?» — но она ничего не ответила. Она жила в деревне у подножия горы, и я вызвалась проводить ее. Мы шли по местам, превращенным бомбардировками в сплошные руины. Вполне приличный дом, в котором жила девочка, находился на равнине, недалеко от трамвайной линии[15]. Мать Чжонхи была симпатичной женщиной лет тридцати. Бледная, словно ее лицо было густо напудрено, она выглядела очень уставшей.
— Кто разрешил тебе пойти за водой? — раздраженно крикнула она, скользнув по мне настороженным взглядом. — Тебе что, захотелось из дома улизнуть и ты повод нашла? Ну и где тебя носило, что ты вернулась только сейчас?
Она ругала Чжонхи, не обращая внимания на воду, не без труда добытую девочкой. При этом она все время посматривала на меня. Я все еще чувствовала себя Жаном Вальжаном, поэтому невольно подумала: «А она, часом, не мачеха?»
— Я принесла воду из деревни, той, что выше по склону. Я же говорила, что видела там колодец.
— Да ты от скуки не знаешь, чем себя занять, вот и делаешь то, о чем тебя не просят. Откуда у тебя силы взялись ходить за водой до горной деревни, вместо того чтобы набрать воды у соседа?
— Его не было дома. Я не хотела брать воду без разрешения, — возразила маленькая Чжонхи, обиженно стрельнув в сторону матери серыми глазками.
Успокоившись, мать Чжонхи разрешила мне войти в комнату и немного погреться, прежде чем уйти. На самом теплом месте лежал мальчик лет четырех-пяти, он сильно капризничал. Скорее всего, у него была свинка: он метался из стороны в сторону, а сильно опухшая шея была обмотана промасленной бумагой, через которую проступала черная мазь. Мать Чжонхи еще до того, как я успела спросить, сказала, что они не смогли эвакуироваться из-за него, и в свою очередь спросила, что помешало эвакуироваться нашей семье. Я ответила, что в нашем доме тоже есть больной. Мы стояли друг перед другом и чувствовали необъяснимый стыд, будто то, что мы не смогли эвакуироваться, было каким-то преступлением. Наши истории были похожи, но мы явно не доверяли друг другу.
15
В настоящее время в Сеуле нет трамвайных линий, последний трамвай перестал ходить в 1968 году.